влюбляюсь в тебя. Хочу, чтобы ты это знала, тогда все будет честно.
Мгновение я колеблюсь. Сейчас подходящий момент, чтобы сказать ему, кто я такая. Но вдруг истина вытеснит все это счастье? Вдруг такого случая больше не подвернется?
– Тогда я меняю свое сердце на твое, – я притягиваю его к себе и кладу руку сначала на его грудь, затем на свою, касаюсь его щеки губами. – Моя кожа трепещет в ожидании тебя.
Я беру его за руку и веду к себе домой.
IV
Скоро грянет ночь.
Девиз солнечных часов
Глава тридцать третья
Как только Вита закрывает дверь, мы оказываемся в мягком, прохладном полумраке, который успокаивает горящие щеки. Повернувшись ко мне лицом, она прижимает меня к закрытой двери, не сводя глаз.
– Можно я тебя поцелую? – спрашивает она.
Я лишь ошеломленно киваю. Упираясь руками в дверь по обе стороны от моей головы, она встает на цыпочки и целует меня. Ее губы нежные и теплые, ресницы касаются щек, мягкое тело сливается с моим; сердце колотится, я обвиваю талию Виты рукой и как можно крепче прижимаю девушку к себе. Сейчас существуем лишь мы: рука к руке, губы к губам, словно ответ на молитву.
Вита чуть отстраняется, прядь волос спадает на лоб.
Ее пальцы спускаются по шее к верхней пуговице рубашки. Одну за другой она расстегивает каждую, водит пальцами по моей груди и спускается к пупку. Отступив назад, Вита расстегивает молнию на своем платье и спускает бретельки с плеч, позволяя ему упасть на пол и обвиться вокруг лодыжек. Я смотрю на богиню: щедрые, кремовые изгибы и мягкая кожа от плеч до прекрасных округлых бедер. Мне хочется упасть к ее ногам и боготворить каждый сантиметр тела поцелуй за поцелуем.
– Идем, – она берет меня за руки, и я еле-еле различаю крутую, узкую лестницу, стены с картинами и старыми фотографиями, запах пыли и старых книг. Электрические лампы мигают, когда мы проходим под ними и оказываемся в огромной спальне. В центре комнаты освещенная неоновыми огнями Сохо стоит очень старая на вид кровать из красного дерева с балдахином.
– Вита, – шепчу я, – от тебя у меня перехватывает дыхание.
Повернувшись ко мне спиной, она подходит к краю кровати. Темные волосы развеваются вокруг нее, как непрерывно двигающаяся тень. Она протягивает мне руку.
Я заключаю Виту в свои объятия, и мы падаем на кровать, не прекращая поцелуи и прикосновения кончиками пальцев.
– Поверить не могу, что я тебя нашел, – шепчу я ей в волосы.
– Поверить не могу, что меня нашли, – вздыхает она.
За этим следует бесконечное блаженство.
* * *
Она лежит, запутавшись в простынях, волосы падают на лицо. Огни Сохо, освещающие комнату сквозь раздвинутые шторы, окрашивают Виту в золотой, белый и розовый цвета.
Мне тоже хочется уснуть крепко и безмятежно, забыться во сне, но разум бдит. Не хочу, чтобы этот день заканчивался.
Я встаю за стаканом воды.
Дом тускло освещен, похоже, его не проверяли с момента изобретения электричества. Темнота, изредка прерываемая вспышками света, позволяет теням свободно бродить по помещению, и дому это идет, да и Вите тоже: она сама как луч света в вековой тьме.
Лампа с густой бахромой стоически мерцает на вершине крутой узкой лестницы – той самой, по которой я, помнится, поднимался ранее, хотя теперь произошедшее кажется сном. Я медленно спускаюсь, рассматривая картины и старые фотографии на стене: набросок серьезной темноглазой девочки, нарисованный красным и белым мелом в стиле Леонардо да Винчи, большая фотография, сделанная на рубеже веков, на которой изображена группа примерно из 20 женщин в массивных круглых шляпах и кушаках, держащих плакат с лозунгом о женском избирательном праве. Я присматриваюсь к зернистым непокорным лицам, ища кого-то похожего на Виту, – например, ее дальнюю родственницу, – но безуспешно, время стерло слишком много деталей.
С каждой ступенькой появляется кто-то новый, кого можно рассмотреть. Я миную уже половину, когда до меня доходит, что каждое изображение – это своего рода портрет. Какие-то из них совсем древние, из-за чего масляные краски на бледных лицах в кружевных воротниках потрескались; тут есть и портретные миниатюры влюбленных в напудренных париках и шелках; портреты из любых отрезков времени за последние пятьсот лет, включая самые ранние дагеротипы.
Я останавливаюсь как вкопанный перед изображением суровой молодой женщины: она прямо сидит на стуле, сложив руки на коленках, а ее выразительные, светящиеся в темноте глаза смотрят на меня. Я долго смотрю на нее в ответ. Это наверняка прямая родственница Виты. Волосы разделены пробором посередине и туго стянуты в строгий пучок, брови нахмурены, уголки рта опущены вниз. Если бы она улыбнулась и распустила волосы, то стала бы копией женщины, что спит наверху.
Интересно, найдется ли в маминых коробках с семейными вещами старая фотография кого-то, кто в точности похож на меня. Надеюсь, однажды в будущем родится ребенок, напоминающий меня, какой-нибудь дальний внучатый племянник или кузен – свидетельство того, что я когда-то жил и передал свою ДНК.
Девушки в мехах и шляпках-клош выбрасывают ноги вверх перед камерой. Невероятно учтивый джентльмен в трилби и полосатом костюме позирует на фоне каменной колонны. Полароидный снимок мужчины в очках с толстыми линзами, который смеется и салютует бокалом вина фотографу. Снимок нечеткий, расплывчатый, но, судя по его воротнику, сделан, наверное, в семидесятые. А это кто?
У подножия лестницы я не сразу нахожу путь к кухне странной формы в задней части дома. Она выложена плиткой персикового цвета, шкафчики стоят как попало, видимо, они из тридцатых годов, потому что у моей прабабушки была похожая кухня. Плита и холодильник, кажется, из этого века, но последний пуст. Я открываю шкафчик с дверцей из рифленого стекла и улыбаюсь при виде аккуратно организованных рядов цветных стаканов и старомодных бокалов для шампанского. Здесь же расставлены рюмки с золотой каемкой и бокалы для вина из красного хрусталя. Я беру себе голубой стакан и иду с ним к крану; тот с секунду колеблется, прежде чем извергнуть из себя дрожащий поток воды.
Сохо за окнами тих как никогда, лишь пара человек на улице неспешно ковыляют домой.
Умиротворение ночного города просачивается в меня и бежит по венам: я чувствую приятную усталость, но при этом меня переполняют эмоции. Впервые в жизни мое тело и разум ощущаются как единое целое, а нервные окончания реагируют на любое воздействие. Я живой.