Читать интересную книгу Поэты 1820–1830-х годов. Том 2 - Семён Раич

Поверхностный дилетантизм и наивные, фантастические гипотезы сближают «ученые» труды писателя с его художественной прозой. Дух специализации, разделения труда был глубоко враждебен Вельтману, и вся его писательская деятельность воплощала в себе протест против отраслевых и жанровых перегородок в художественном творчестве и науке. Социальные истоки этого раскованного сознания в литературе о Вельтмане связывались с настроениями промежуточной по своему общественному положению полудворянской, полуразночинной интеллигенции, которая питала «отвращение к закоснелой неподвижности, оцепенелому консерватизму сословного быта» и жаждала «перемен и исключительной, необычной судьбы»[71].

Талантливый и наблюдательный бытоописатель, он видел в человеческой истории одно «море житейское» с его бесчисленными превратностями и вечно подвижными берегами. В произведениях Вельтмана исторические эпохи, словно волны, набегают друг на друга, сталкиваются и смешиваются жанры, жизненные пути героев пересекаются и обыкновенно тут же расходятся, слишком легко и слишком часто меняются их общественные роли. Под стать этой зыбкости бытия и герои Вельтмана — люди с неустойчивым положением, любители приключений, странники, беглецы, разбойники, авантюристы и т. п.

Творческий облик Вельтмана-поэта зримо обозначился в одном из самых ранних его произведений, содержание которого известно в автопересказе. По свидетельству писателя, «Пушкин хохотал от души над некоторыми местами описания моего Янка, великана и дурня, который, обрадовавшись, так рос, что вскоре не стало места в хате отцу и матери, и младенец, проломив ручонкой стену, вылупился из хаты как из яйца»[72].

Уже в замысле этой «поэмы-буффы» открывается внутренний пафос всего творчества Вельтмана, всех его стихов и всей прозы, — пафос ломки границ, разрушения преград. Об этом говорят прежде всего стихотворные декларации писателя, утверждающие безграничную свободу фантазии и беспредельность мира поэта («Пегас», начало «Эскандера»). Столь же характерны запечатленные в ряде стихотворений картины переходных, кризисных эпох, когда перекраивались границы держав («Александр Великий») и рушился старый строй представлений о жизни — происходила смена религиозных верований («Зороастр», «Мухаммед») и т. д. Но особенно примечательна поэма «Эскандер», которую Белинский назвал «одним из драгоценнейших алмазов нашей литературы»[73]. Покоритель народов, самодержавный властелин земли, который близок к тому, чтобы переступить черту, отделяющую смертных от небожителей, то есть «свергнуть богов, обладающих миром», — таков Александр Македонский в изображении Вельтмана. Не менее любопытен «Эскандер» и как художественный эксперимент, как промежуточная, гибридная форма произведения, объединившая признаки стиха и прозы.

Возникновение ее обусловлено принципиальной незамкнутостью поэзии и прозы в творчестве Вельтмана. По своему складу некоторые его стихотворные сочинения (например, сказки) тяготеют к прозе; наряду с тем у него есть беллетристические произведения («Кощей Бессмертный», «3448 год», «Лунатик» и др.), выполненные в традициях так называемой «поэтической прозы». Благодаря этой незамкнутости появляется и особый, смешанный род литературного повествования, образцом которого является «Странник». Взаимодействие поэзии и прозы идет здесь по многим каналам, в частности и по линии их столкновения как двух разнородных эстетических сфер. Иной раз появление стихов в прозаическом тексте знаменует стремительный уход из бесцветной и тусклой обыденности; в других случаях обращение к стиховой речи позволяет резко оттенить мелочную, будничную сторону бытия. Наконец, прозаическое, то есть трезвое и слегка циничное отношение к возвышенным поэтическим образам, у Вельтмана часто выполняет деструктивное задание и уводит читателя в область пародии. Разрушительная ирония, лукавство, ухмылка запрятаны во многих стиховых фрагментах «Странника». Острие авторского юмора направлено против всяческих канонов, излюбленных технических приемов, заданных элементов архитектоники, обязательных «поэтизмов» и шаблонных образов.

Ввиду слабой разграниченности поэзии и прозы Вельтмана экспонирование его стихотворного наследия затруднено. Тем не менее очевидно, что наследие это оригинально и представляет собой заметный эпизод в истории нашей поэзии.

141. ДРЕВНЯЯ ЗМЕЯ

Не привлекаю девы я,Бежит меня любовь земная;Уж для нее страшна змеяВезде — не только среди рая.

Висит на древе вялый плод,Змея кругом обвилась, праздна,И дева юная нейдетВнимать речь сладкую соблазна.

<1827>

142. АЛЕКСАНДР ВЕЛИКИЙ

Белеют высоты зубчатого Арбела,Не снеги ли легли по темени горы?              Иль туча грозных налетелаИ македонские воздвигнулись шатры?

        Он впереди, тот юноша прекрасный,              Герой, и царь, и друг богов,              Пред коим все — как сонм рабов,              Кому земля — удел подвластный.

Бегут от Гемоса к Дунаю племена,              За ними следом свищут стрелы,И быстро движется вперед щитов стена,        Железная граница царства Пеллы.

«Волнуйся ласково, Дунай! и ороси        Священною водой мою дружину;В пустыни Гетские меня перенеси,И берега твои своим я скиптром сдвину!»

<1827>

143–152. <ИЗ ПОВЕСТИ «СТРАННИК» >

1. «В крылатом легком экипаже…»

В крылатом легком экипаже,Читатель, полетим, мой друг!Ты житель севера, куда же?На запад, на восток, на юг?Туда, где были иль где будем?

В обитель чудных, райских мест,В мир просвещенный, к диким людямИль к жителям далеких звезд

И дальше — за предел вселенной,Где жизнь, существенность и светСмиренно сходятся на нет?

2. «Очаровательна, румяна…»

Лежать, ждать сна и не засыпать — это ужасно! Быстро пронеслась она по воображению!.. кажется, прикоснулась ко всему существу моему!.. обожгла меня! ах, призрак, призрак! —

Очаровательна, румяна,Игривой живости полна,В прозрачной ткани из туманаПленила чувства мне она!Не сплю я… Вся душа в томленье!Я жду ее… я весь горю!..Ревнивцы, бросьте подозренье,Я жду румяную зарю!

3. «Текут лета младенчества природы…»

Видите ли… О неосторожность!.. Какое ужасное наводнение в Испании и Франции!.. Вот что значит ставить стакан с водою на карту!.. Но думал ли я когда-нибудь, что столкну его локтем с Пиринейских гор?

Таким же образом, может быть, — сказал я с глубочайшим вздохом, подобным моему уважению к халдейским преданиям, — таким же образом опрокинулся сосуд гнева Кронова и пролилось Океан-море на землю!

Текут лета младенчества природы,Уже раздор кипит в начальных племенах;Но взволновалися, как море, неба своды,Земля и племена в бушующих волнах!

О солнце! ты тогда на ужас не светило,Отбросило блистательность лучей!Как туча черная, печаль тебя затмила,Печаль о гибели природы и людей!

Но тихнет глас громовый Элаима!И снова сыплются лучи на бездну вод;Уж над поверхностью глава Каркуры зрима,И в пристань первую земли ковчег плывет!

4–5. «Читатель, взор твой вероломен!..»

Незаметным образом приблизились мы к тому месту, на котором, по преданиям и по карте древней истории Бессарабии, лежит г. Тирас; время стерло его с лица земли, и трудно отыскать его могилу; может быть, с. Паланка есть то место, где жила нескромная переселенка с острова Мило; она прекрасна и жива, как воображение пламенного, влюбленного Анакреона; власы ее как блестящий поток струящейся лавы; легкие сандалии и тонкое, прозрачное как облако покрывало составляют всю ее одежду.

Читатель, взор твой вероломен!Но бог с тобой, смотри, смотри,Ты видишь всё! Но будь же скроменИ никому не говори!Гречанка юная не знает,Зачем ты смотришь на нее,Она от взоров не скрываетБогатство дивное свое!Но ты не в силах взор насытить,Смутил тебя нечистый дух!Злодей! ты ждал, чтоб день потух,Ты хочешь всё у ней похитить!

6. «Поднявшись с цепи гор огромной…»