то я наконец не Бог. Я наконец всего лишь один из муравьев. И да, я не могу постичь, что есть пальцы, но одновременно я точно могу разбираться со своей жизнью. Я не могу победить алкоголизм, потому что биохимия сильнее меня, но я могу научиться жить в ремиссии. Я не могу изменить прошлое, но я могу строить другое будущее. Я не могу стать идеальным собой, но могу научиться жить с таким, какой я есть.
Мы неоднократно говорили о том, что алкоголик попадает в богоподобные отношения с веществом. Алкоголик служит своему этиловому богу, находится в его полной власти и подчинении. Фигура Бога, Вселенной, Силы группы, направленная не на уничтожение меня, а принимающая, поддерживающая и направляющая меня, становится одним из важнейших ресурсов в выздоровлении, к которому можно всегда обратиться. Как если ребенок, искавший утешение в объятиях убивающего его родителя, учится искать утешение и опираться на поддерживающего его родителя.
Глава 26. Посетитель
Заканчивалась третья неделя реабилитации. Иногда и правда было сложно, больно и стыдно, но все же (а может, как раз потому) чаще было светлее, чем привычно, и скорее радостно.
Тут не было стандартных взрослых забот. Ни работы, ни детей, ни хозяйства. Тебя кормили, выдавали чистое постельное белье и укладывали спать. Рядом были такие же, как ты, не хуже и не лучше. Тоже потерянные, тоже израненные, тоже жутко виноватые и все вместе словно легально вернувшиеся к своему настоящему внутреннему возрасту (хотя по паспортам они уже давно были дядями и тетями, а некоторые даже дедушками и бабушками). Она сдружилась с другими ребятами: Большой брат, Доктор, Костян, Наташа, Зураб – дружный подростковый пионерский отряд, где не нужно делать вид, что ты старше, чем ты есть. Несмотря на всю неоднозначность своего положения, такой живой и теплой она себя давно не чувствовала. Может быть, даже никогда.
Первые дни во время окончаний занятий и сбора в круг для произнесения молитвы анонимных алкоголиков она заметила, какие холодные у нее руки по сравнению с другими реабилитантами. А в последние дни неожиданно обнаружила, что теперь ее ладони тоже теплые, словно тело начало размораживаться и по нему пошла кровь.
Наступила очередная суббота – день посетителей, когда на час можно было встретиться со своими родными (при условии, что они посетили утренние занятия для родственников зависимых). Должен был приехать ее муж… Было абсолютно непонятно, хочет ли она его видеть, хочет ли что-то чувствовать в этом новом четырехнедельном кусочке жизни о жизни прежней… или будущей?
Она сидела в главном корпусе на деревянной скамейке, когда дверь открылась и в проходе она увидела его силуэт. Всё в той же куртке. Всё с той же сумкой. Всё с теми же глазами.
Они неловко поздоровались и, налив себе дешевого пакетированного черного чая, предлагаемого всем посетителям, вернулись на скамейку, где она сидела в ожидании встречи. Поговорили о детях. Он заметил, что у нее другой взгляд, «светлый какой-то». Она про себя заметила, что, как ни удивительно, она спокойно и открыто смотрит ему в глаза, а не бегает, как привычно, пристыженным взглядом по сторонам. Такой знакомый овал лица, густые брови, мягкий подбородок, длинные, скорее девичьи ресницы. Первый раз в их совместной жизни она спокойно всматривалась в его лицо…
И тут за секунды на нее обрушилось все, что она, поглощенная собственной виной и стыдом, многие годы не замечала. Все знания, которые она вот уже три недели получала на бесчисленных лекциях, за несколько секунд сложились в понятный пазл.
Это глаза человека в депрессии, и причина их не она, нет, они были такими и четырнадцать лет назад, еще при знакомстве! Он ведь всегда был еле живой, почти не улыбающийся, словно несущий невидимый тяжелый груз. Она была энергичнее, но без тормозов, неуправляемая, часто непоследовательная. Когда они познакомились, он снимал квартиру, и там точно не было чисто и прибрано. Он уже тогда был в глубокой депрессии! Но когда они стали жить вместе, он стал упрекать ее за неаккуратность, нещепетильность в вопросах уборки… А она, как подросток, стала сопротивляться и бунтовать… Он получил возможность решать проблемы в ее лице снаружи, чтобы не смотреть внутрь себя. Она получила возможность бунтовать и употреблять, в целом тоже чтобы не смотреть внутрь себя и не признавать собственную незрелость и проблемы с алкоголем… Они понятия не имели, кто они без этих функций друг для друга, никогда не всматривались вот так вот в глаза в желании встретить настоящего другого и хотеть узнать… Они не просто чужие люди… Они люди, навесившие друг на друга собственные части и ведущие с ними войну…
Перед ней сидел чужой, очень давно чем-то сломленный человек, которого она много лет принимала за правильного, критичного и занудного родителя… И самое главное – она не хотела его узнавать. По крайней мере сейчас точно нет. Захотелось встать и уйти. Повезло, что время свиданий с родными заканчивалось и всех посетителей попросили выходить из корпуса. Она забрала сумку с привезенными ей вещами, скомканно попрощалась и молча проводила его до двери.
Оглушенная своим открытием, она еще какое-то время стояла у окна и смотрела на падающий хлопьями снег. А потом на серое, какое-то тоскливо-густое небо.
В нашей жизни есть много ситуаций, где мы можем нечто изменять, прояснять и даже доказывать. Кроме одной, такой желанной и важной, – категорически невозможно изменить другого.
Скорее даже так: мы обязательно меняемся друг через друга в процессе отношений и отчасти именно благодаря отражаемому друг другу.
Взаимные изменения (постепенное взросление каждого) – основной признак функциональности отношений.
Например, я могу не осознавать, что где-то делаю больно, а партнер мне это замечает. Я смотрю на себя его глазами, осознаю, что, переживая себя изнутри, не замечала эту часть, не с радостью, конечно, но признаю увиденный кусочек собой (разрешив себе пережить всю гамму чувств от стыда до принятия) и в этом месте меняюсь, обретая возможность контроля над тем, что раньше не идентифицировала как часть своего Я.
Все точно так же происходит и с партнером.
Мое очень глубокое убеждение – мы не хотим осознанно приносить боль тем, кого любим.
Но. Кроме здоровых частей, в большем или меньшем количестве в нас есть нездоровые. Травмированные, когда-то отвергнутые, невыносимо чувствительные, коль к ним кто-то прикоснется. И вот перед болезнью / травмой во Втором, которую он пока (а может, навсегда) не в силах увидеть, присвоить, взять за нее