— Понятия не имею, сколько он стоит, Эжен где-то берет. Просто ты морщишься.
— Под лопаткой болит до сих пор из-за твоего укола.
Я действительно пытался устроиться на диване поудобнее и подложил под спину подушку, чтобы место инъекции не контактировало со спинкой. Оно болело и вчера, но коньяк неплохо с этим справился.
Моя камера на Дервише была четырехкомнатной и состояла из гостиной с видеопленокй, диваном низким кофейным столиком, спальни, туалета с душем и той самой веранды, где мы с Адамом накануне хлестали дорогущий «Версай».
Сейчас мы сидели в гостиной.
— Тут уж ничего… — начал говорить Адам и осекся, потому что на видеопленке во всю стену возникло его лицо, только без бороды, более худое, но зато с неизменной трубкой. Над портретом красовалась надпись «Адам Ершинской, предполагаемый психолог РАТ», а под ним: «100 тысяч гео за любые сведения о местонахождении этого человека, 1 млн. гео за поимку».
— Сдаться что ли? — усмехнулся Адам. — Интересно мне миллион выплатят?
Картинка исчезла и сменилась изображением студии, где сидели Дауров Георгий Петрович собственной персоной, Ройтман Евгений Львович и небезизсвестная Юлия Ромеева.
Это был, понятно, «Новый портал».
— Насколько Вы уверены, что именно этот человек сейчас работает с Анри Вальдо? — спросила Юлия Львовна.
— Процентов на девяносто, — ответил Дауров. — Он служил в одном из Психологических Центров Тессы, потом ушел в частную практику, сначала на Тессе, потом на Махди. Причем, периодически куда-то пропадал, его след то и дело обрывается, а три года назад пропал совсем, о нем никто ничего не слышал.
— Но этого мало для того, чтобы обвинить человека в терроризме, — заметила Ромеева.
— Конечно, — сказал Дауров. — Но у нас много других данных, в частности, есть свидетельства того, что он был знаком с несколькими лидерами РАТ, их пути пересекались. Есть и другие доказательства, но я пока не хотел бы обнародовать все. Тем не менее, если мы все-таки ошибаемся, и господин Ершинский не имеет отношения к РАТ, пусть придет к нам и после беседы со следователем и психологом, все обвинения будут сняты, и мы принесем извинения.
— Насколько он компетентен? — спросила Юлия Ройтмана.
— Как сказать, Юлия Львовна. С одной стороны, он, конечно, свое дело знает, поскольку на Махди психокоррекция дело редкое и дорогое, и у него были богатые клиенты, которые вряд ли стали бы выбрасывать деньги на ветер. Но, с другой стороны, чем обычно занимается частный врач? Депрессиями и лечением зависимостей. Ну, дизайном личности. С травмирующими воспоминаниями тоже работать умеет, но для него это скорее экзотика. Такой глубокой перестройкой нейронной сети, как в Психологическом Центре, ни один частный врач заниматься не будет, да ему и не закажут.
— Но ведь Ершинский работал в ПЦ Тессы?
— Это было лет пятнадцать назад, а с тех пор наука ушла далеко вперед. Думаю, в нейронной карте Анри, если он ее уже снял, для него много неожиданного и непонятного.
Адам хмыкнул над моим ухом.
— Наука Тессы, может и ушла вперед, а наука Кратоса как раз сейчас потихоньку догоняет науку Тессы. Да что он знает о частной практике!
— У Евгения Львовича есть частная практика, — заметил я.
— Ну, да, в Кириополе, — процедил Адам таким тоном, словно Кириополь был последней дырой на краю галактики.
— Кстати, психокоррекция без согласия пациента и приговора суда — это уголовное преступление, — заметил с экрана Дауров. — И изменение настроек, сделанных в ПЦ по приговору суда, кстати тоже. А если пациент дает на это согласие — он соучастник.
— Как вы считаете, Анри Вальдо добровольно находится в РАТ? Он сбежал или захвачен? — спросила Ромеева.
— Он захвачен, — сказал Дауров.
— Не добровольно, — сказал Ройтман.
— Второе не следует из первого, — заметил Георгий Петрович. — Да, сначала его захватили, но сейчас мы не знаем, как обстоят дела. Яхтой «Немезида», на которой они сбежали, в самый сложный момент почти наверняка управлял он.
— Но ему не доверяют, — сказал Ройтман. — По крайней мере, недостаточно доверяют.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Он мог добровольно согласиться на психокоррекцию? — спросила журналистка.
— Мог, — сказал Ройтман. — Его есть, чем соблазнить…. — он сделал паузу и вздохнул, — Анри, если ты нас сейчас слушаешь, я должен сказать тебе: ты очень рискуешь. И не только потому, что Адам недостаточно компетентен для той роли, которую на себя взял. Я понимаю, что ты хочешь снова обрести ту часть жизни, которую мы с Литвиновым у тебя отняли. Ты, наверное, уже успел нас за это возненавидеть. Ты поторопился. Я бы сам тебе вернул твои воспоминания года через два, после Соснового, если бы ты захотел. Но сейчас это рано и потому опасно. Ты хочешь снова стать самым опасным человеком империи? Тебе же не нравится этот эпитет…
И тут экран погас.
Глава 15
Я поднял глаза на Ершинского, он в упор смотрел на меня.
— Ты выключил? — глухо спросил я.
— Он грузит, — сказал Адам, — его надо было остановить.
— Что значит «грузит»?
— Он тебя программирует.
— Слушай, Адам, я ни на грош не верю в то, что человек — это робот, которого можно запрограммировать!
— Слушай, Анри, да я изучал эту методику! Я знаю этот тон, этот тембр голоса, я сам писал подобные тексты. Я тоже так умею! Хочешь, объясню, что он сейчас делал? У тебя есть частично имплантированный участок мозга, подготовленный под этот текст. Скажем так, панель с набором кнопок, на которые он сейчас последовательно нажимал. Всем особо опасным преступникам делают такую штуку на случай срыва. И на Тессе делают. Чтобы человека можно было быстро взять под контроль, если он вдруг начнет вытворять неладное.
В общем-то, достаточно текста, хотя, когда произносит психолог, действует эффективнее, когда произносит психолог, который с тобой работал — вообще атомное оружие. Я сам видел, как парень, захвативший заложников, прослушав подобный текст, даже не вживую — в записи! — вышел с поднятыми руками. Твой Ройтман брал тебя под контроль. И весьма успешно. Судя по тому, как ты на меня смотришь, ты уже неадекватен. Словно тебя оторвали от наркотика.
— Адам, мы же договорились, что решаю я.
— Досмотришь до конца — ничего решать уже не будешь!
— Адам, я хочу досмотреть!
— Ладно, — вдруг согласился он. — Но я вызвал охрану.
Я пожал плечами.
— Да, пожалуйста.
В гостиную вошли двое парней с лазарными пистолетами в руках и встали по краям дивана.
— Адам, ты встал бы, — сказал один из них. — Опасно с ним рядом сидеть. Сам же сказал.
Ершинский встал и удалился под защиту лазарника.
Я развалился на диване, положил ногу на ногу, и раскинул руки по спинке.
— Ну, — сказал я. — Адам, запускай!
— Хорошо, — кивнул он.
И трансляция продолжилась.
— Ты не хочешь возвращаться к тому, что было. Тебе нужно прошлое. Но это укрощенное прошлое, пусть таким и останется. Мы долго с тобой работали, и, по крайней мере, одного добились точно: ты стал ответственнее. Я не буду угрожать тебе какими-то статьями и запугивать тебя, я знаю, что это бесполезно. Когда ты будешь принимать решение, ты не будешь это учитывать. Потому что это не то, чем тебя можно напугать. Я не буду обещать тебе какие-то льготы и привилегии, они для тебя ничего не значат. Но есть то, что значит. Ты сейчас вспомнил, как погибли твои люди на Лие. Я знаю, что ты вспомнил. Ты всегда помнил, и сейчас помнишь, как погибли люди на «Анастасии». И я знаю, что ты не захочешь продолжать эту кровавую эстафету: око за око, жизнь за жизнь. Это для тебя единственный аргумент. Ты больше не захочешь сравнивать счет.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Ройтман явно закончил, и я взглянул на Адама.
— Ну, что? Я бросаюсь на вас с ножом?
— У тебя ножа нет, — вздохнул он. — И Ройтман программировал не на это. Но свое дело сделал. Мне убрать этот имплантированный участок?