и как.
Вошедший следом за ним Веселов хотел было что-то сказать, но промолчал, стал слушать.
— Нет у него родных, — сказал Голованов.
— Как это нет? — удивился Старик. — У каждого кто-нибудь да есть.
— Всю жизнь по стройкам, — нехотя стал объяснять Голованов. — Стройки все у черта на куличках. Жена от него давным-давно ушла. Детей у них не было. Он не говорил, а мы привыкли, что он один. Всегда бодр, всегда в гуще событий, всегда найдет выход из любого положения. Зарубина он действительно опекал все эти годы… Мудрый вечный зам. Все понимал. Может быть, даже чересчур все.
— Лет на пятнадцать, поди, меня моложе… — задумчиво пробормотал Старик. — Жить бы еще да жить.
— А ведь он был прав — мы с ним действительно похожи. Тоже когда-нибудь сдохну, как он. Ни кола ни двора, ни свата, ни брата.
— Работа у вас, конечно, серьезная… — согласился Старик.
— Работа, как работа… Правильно Зарубин сказал — сволочами мы стали. Кроме своих болячек, ничего не видим.
— На то они и болячки. Без болячек только дураки живут. Люди сквозь них, как сквозь чащу, пробираются. Поглядишь, на сучках да на колючках клочья висят. У кого одежа, а у кого и кожа. Кто всех собачит, а кто слезами плачет. А другой и виду не подаст, как ему приходится. Таким всего больнее. Вот меня взять… Начнешь вспоминать, кровь к горлу подымается. А я вот ее, кормилицу, топлю, людей поджидаю. Придут, согреются, чайку попьют и дальше пошли. И ему легшее, и мне ладно. Тепло для путника первое дело. Ты это всегда помни.
Ладно, пойду собираться. Времени нам всего ничего дадено. Давай, говорит, дед, беги. А я бегом уже и не упомню, когда бегал.
Он пошел собираться, а Веселов, внимательно прослушавший его монолог, развернулся было уходить, но вспомнив про свою полупустую сумку, валявшуюся на нарах, забрал ее и неожиданно для самого себя подошел к Голованову.
— Я про что… На дураков не обижаются. Так что ты это… вычеркни мою личность, как неприятный эпизод.
— Ну, почему же… Рад был познакомиться.
— Как говорится, будем взаимно вежливы — тоже очень и очень рад. Тем более, ты тоже, как я понял, не вполне разобрался в смысле жизни.
— Разберусь.
— Я и говорю — разберемся. А насчет нее не переживай — все будет в лучшем виде.
— То есть?
— Как говорит теща нашего общего знакомого: «В лучшем — значит в лучшем». Ариведерчи…
Медленно, словно нехотя, он пошел к выходу, стал спускаться по лестнице. В это время из своей комнаты с чемоданом в руках вышла Наташа. У дверей задержалась, оглянулась.
— Прости меня, ладно? Я сама не своя была. Ничего не чувствовала. Не понимала, что другим тоже может быть больно. Простишь?
— Что касается меня, то лучше больно, чем совсем ничего.
— Прощай.
Веселов помог ей спуститься с крыльца, и они пошли к стоявшему на косе вертолету.
Старик запер свою каморку на ключ и тоже подошел к Голованову.
— Ты, видать, тут за главного остаешься. Хозяйство у тебя серьезное, так ты уж и за моим хозяйством присмотри, пока новые кто не появятся.
Голованов взял оставшийся в одиночестве посередине большого стола букет тюльпанов и молча протянул их Старику.
— Ему, что ль? И то верно. Тебе об них сейчас только глаза занозить. Прощевай, что ль…
Пожал руку Голованову, перекрестился на лестницу, по которой только что снесли покойника и вышел.
Голованов остался один. Постоял, прислушиваясь к гулу взлетающего вертолета. Потом поднял валявшийся у печки топор, подошел к забитому досками почти слепому окну и одну за другой с нарастающим ожесточением стал их срывать и отбрасывать в сторону. Заезжую, как когда-то по утрам только что построенную школу, залило ослепительным утренним солнечным светом. Подошел ко второму забитому окну. Снова загремели падающие на пол доски. Из-за их грохота он не расслышал скрипа открывшейся двери и повернулся к ней лишь тогда, когда порывом свежего весеннего ветра снова не разметало по заезжей собранные было им в кипу чертежи и бумаги.
— Сам себе удивляюсь… — стал объяснять вошедший Веселов. — Старик говорит — оставайся моим заместителем, раз так тебе это дело приглянулось. В конторе оформлю, мол, все честь по чести. Паспорт забрал. Восемь тысяч в месяц, плюс коэффициент и полевые. Я прикинул — нормально получается, жить можно. Понравилось мне, как он про печку говорил — тепло для путника тоже можно считать смыслом жизни. Согласен? Так что теперь я здесь вроде хозяина, а ты вроде постояльца. Прошу это учесть при установлении дальнейших взаимоотношений. Вот, даже ключи от своего закутка вручил…
Следующей в заезжую вернулась Наташа.
— Я подумала… Он написал — «в связи с производственной необходимостью». А я удрала. Ему сейчас помогать надо, а я удрала. Тут еще масса работы. Профиля не обсчитаны. Сезонные колебания надо учесть. Доделаем все, тогда… А ему я письмо передала. Он все поймет.
— Не поймет, пусть ему будет хуже, — пообещал Веселов.
Голованов подошел к Наташе и забрал у нее чемодан.
— Тебе нельзя тяжести…
Донес чемодан до ее комнаты и долго стоял, глядя на закрывшуюся дверь, словно решал — что же дальше? А когда обернулся, увидел появившегося посередине заезжей Ефимова.
— У меня командировка до тридцатого. А тридцатого только послезавтра, — пробормотал он извиняющимся тоном.
— Старик сказал, теперь до большой воды ни сюда ни отсюда. А большая вода знаешь когда? — на правах нового хозяина взялся было объяснять Веселов.
— Не имеет значения. Должен же я, в конце концов, разобраться.
— В чём? — заинтересовался Голованов.
— Как в чем? Во всем. Мы еще почти ничего не знаем об этих местах. Слышали, какое здесь эхо? Потом мне надо обязательно побывать на озере. Говорят, летом туда собираются лоси со всей долины. Они там плавают, ныряют, что-то едят…
— Лоси не умеют нырять, — возразил Голованов.
— В том-то и дело, что ныряют. Заходят в воду и под водой пасутся. У меня имеются совершенно достоверные свидетельства. В общем — я остаюсь. Кроме того, я не мог не вернуться. Забыл экспонат… Вот его…
Он подошел к забытому патефону, завел его и поставил пластинку. Сквозь толщу лет приглушенно и хрипловато зазвучала до сих пор одна из самых любимых в народе песен: «Эх дороги… Пыль да туман…»
Веселов на правах хозяина затопил печку, поставил кипятить чайник, стал подметать.
Наташа и Голованов развернули чертежи, тихо переговаривались, что-то обсуждая.
Ефимов торопливо записывает в свой «Полевой дневник» события, которые произошли здесь за последние сутки…
А если выйти на высокое