Читать интересную книгу Трактат об умении жить для молодых поколений (Революция повседневной жизни) - Рауль Ванейгем

Точка преодоления является моментом в этой диалектике силы и слабости. Если несомненно, что именно радикальная критика должна обнаружить и тактически усилить эту точку, верно также то, что факты жизни повсеместно призывают эту радикальную критику. Преодоление сидит верхом на противоречии, преследующем современный мир, заполняет собой ежедневные новости и характеризует большую часть поведения:

1° дебильное отрицание, то есть реформизм;

2° экстравагантное отрицание, то есть нигилизм (в котором следует различать активную и пассивную формы)

2. - Фрагментируясь, иерархическая власть выигрывает в вездесущности и теряет в очаровании. Меньше людей живёт на обочине общества, на свалке, и меньше людей выказывает уважение к боссу, принцу, руководителю, роли; больше людей выживает в обществе и больше людей проклинает социальную организацию. Каждый находится в центре конфликта в своей повседневной жизни. Отсюда двойное последствие:

1° Жертва социальной атомизации, индивид, является также жертвой фрагментарной власти. Субъективность, выходя на свет и находясь под угрозой, становится самым существенным требованием. Отныне, для того, чтобы разработать гармоничную коллективность, революционная теория должна будет основываться уже не на коммунитарных началах, но на субъективности, на специфических случаях, на особенностях живого опыта;

2° Крайне фрагментированное, отрицание противоречиво воссоздаёт условия для глобального отрицания. Как создаётся новая революционная коллективность? Путём цепной реакции, от субъективности к субъективности. Построение коммуны целостных личностей послужит началом обращения вспять перспективы, без которой нет возможного преодоления.

— Наконец, вульгаризуется сама идея обращения перспективы. Все слишком сблизились с тем, что отрицает их самих. Всё живое бунтует. Очарование дальних стран исчезает, когда они попадают в слишком близкое поле зрения; то же касается перспективы. Заключая людей в своих материальных декорациях, неуклюже пытаясь пропитать их собой, власть распространяет неприятности и болезнь. Взгляд и мысль запутываются, ценности становятся неразличимыми, формы теряют чёткие контуры, анаморфозы становятся тревожными, как если бы мы рассматривали картины прижавшись носом к холсту. Перемена перспективы в живописи — Учелло, Кандинский — совпадает с переменой перспективы в социальной жизни. Ритм потребления швыряет разум в это межцарствие где близкое и далёкое совпадают. Именно с помощью самих фактов, большая часть людей людей вскоре начинает чувствовать то состояние свободы, к которому они стремятся, не обладая однако средствами его достижения, как Швабские еретики в 1270–м: «Возносясь над Богом и достигая божественного совершенства, они покидали Бога; нередко», заверяет Кон, «какой—либо из адептов, мужчина или женщина, утверждал, что совсем не нуждается больше в Боге» («Фанатики Апокалипсиса»)

2

Самоотверженность нищеты и нищета самоотверженности. — Не было ещё революционного движения, которое не несло бы в себе воли к тотальным переменам, как не было ещё революционного движения, которому бы удалось осуществить больше, чем изменение небольших деталей. Как только вооружённый народ отказывается от своих собственных желаний, слушаясь своих советников, он перестаёт пользоваться своей свободой и коронует, под двусмысленным титулом революционных лидеров, своих завтрашних угнетателей. Такова в своём роде «хитрость» фрагментарной власти: она провоцирует фрагментарные революции, отверженные от какого—либо обращения перспективы, отрезанные от тотальности; парадоксальным образом отчуждённые от пролетариата, производящего их. Как хотели бы вы, чтобы тотальность требуемых свобод удовлетворилась фрагментами завоёванных свобод без того, чтобы ценой этого стал тоталитарный режим? В этом смысле начинают верить в проклятие: революция пожирает собственных детей, как если бы поражения Махно, подавление Кронштадта, убийство Дуррути уже не подразумевались в структуре изначальных большевистских ячеек, а может даже в авторитарных позициях Маркса в I Интернационале. Историческая необходимость и государственные причины являются лишь необходимостью и причинами для лидеров, призванных оправдать отречение от революционного проекта, их отказ от радикальности.

Отказ равнозначен непреодолению. И фрагментарные победы, частичное отрицание, малые требования являются как раз тем, что препятствует преодолению. Наихудшая бесчеловечность является не чем иным как волей к освобождению, поддавшейся компромиссам и окаменевшей под цепью самопожертвований. Либерализм, социализм и большевизм выстроили новые тюрьмы под знаком свободы. Левые борются за увеличение комфорта в отчуждении, но они обладают обедняющейся способностью делать это во имя баррикад, во имя красного флага и самых прекрасных революционных моментов. Окаменевшая и обескровленная, изначальная радикальность была предана дважды, покинута два раза. Рабочие проповедники, кюре—хулиганы, коммунистические генералы, красные принцы, «революционные» руководители: радикальная элегантность хорошо подаёт себя, она находится в гармонии со вкусом общества, умеющего продавать красную помаду под лозунгом «Революция красна. Революция от Redflex». Этот маневр не лишён риска. Самая искренняя революционная воля может усмотреть себя в этих бесконечных карикатурах в соответствии с нормами рекламы и нанести ответный удар, очиститься. Намёки не бывают бесследными!

Новая повстанческая волна объединяет сегодня молодёжь, оставшуюся снаружи специализированной политики, неважно правой или левой, или быстро прошедшую через неё, благодаря простительной ошибке суждения или по незнанию. В волне нигилистического моря смешиваются все течения. Важно то, что лежит по ту сторону их. Революция повседневной жизни будет революцией тех, кто обнаружив с большей или меньшей лёгкостью семена законсервированной тотальной самореализации, противоречащие всем идеологиям и скрытые от них, перестал поддаваться мистификациям и мистифицировать.

***

Если в христианстве когда—либо существовал бунтарский дух, я отказываю в праве и понимании человеку, продолжающему обзывать себя христианином. Сегодня нет больше еретиков. Теологический язык, которым некогда выражались восстания достойные восхищения был лишь отметкой эпохи; это был единственный возможный тогда язык, не более. Отныне нужен перевод. И перевод осуществляется сам собой. Оставляя в стороне моё время, и объективную помощь оказываемую мне им, как могу я сказать в двадцатом веке больше, чем Братья Свободного Духа сказали в тринадцатом: «Можно стать одним целым с Богом до такой степени, что что бы ты ни делал не может быть грешным. Я принадлежу к свободе Природы и я удовлетворяю все желания моей природы. Свободный человек совершенно прав, когда делает всё, что приносит ему удовольствие. Пусть лучше целый мир будет полностью уничтожен и погибнет, чем свободный человек откажется от одного—единственного действия, к которому его склоняет его природа». И как не приветствовать слова Иоганна Гартмана: «Истинно свободный человек является повелителем и господином всех живых тварей. Ему принадлежат все вещи, и у него есть право пользоваться всем тем, что ему нравится. Если кто—то мешает ему, свободный человек обладает правом убить его и отобрать его имущество». А также Жана де Брюнна, решившего, что: «Все вещи созданные Богом принадлежат всем. То, что глаз видит и хочет, рука должна взять», оправдав таким образом практику мошенничества, бандитизма и вооружённых ограблений? Или Пифлей Арнольда, чистых до такой степени, что они не могли согрешить, что бы они не делали (1157)? Эти алмазы христианства всегда сверкали слишком ярко для затуманенных глаз христиан. Когда анархист Пауэлс подложил 15 марта 1894 г., бомбу в церковь Магдалины, когда юный Роберт Бергер перерезал горло попа 11 августа 1963 г., эта великая еретическая традиция продолжилась в обеднённом виде, но с достоинством в их делах. Кюре Мелье и кюре Жак Ру спровоцировавшие жакерии и бунты, продемонстрировали, на мой взгляд, последнее возможное обращение перспективы у попов, искренне приверженных революционным основам религии. Но это не может быть понято сектантами современного экуменизма от Рима до Москвы, и от кибернетических сволочей до созданий Опус Деи. В виду этого нового духовенства, слишком просто обожествляется то, что станет преодолением ересей.

***

Никто не отказывает либерализму в его праве на славу за распространение ферментов свободы на все четыре стороны мира. В каком—то смысле свобода прессы, мысли, творчества по крайней мере обладали тем преимуществом, что обличали фальшь либерализма; и разве они не предоставили ему самую красноречивую похоронную речь? Насколько умелой всё—таки является система, отнимающая свободу во имя свободы! Автономия индивидов уничтожается путём вмешательства, свобода коммерции отнимает свободу у другого. Те, кто отрицает основной принцип уничтожаются мечом, те, кто принимает его, уничтожаются правосудием. У всех чистые руки: нажатием кнопки отменяется действие полицейского ножа и государственное вмешательство, и это достойно сожалений. Государство — это дурная совесть либерала, инструмент необходимых репрессий, от которого он отказывается в глубине своего сердца. Что до текущих дел, свобода капиталиста обладает задачей удерживать в заданных рамках свободу рабочего. Вот где на сцену выходит хороший социалист и обличает лицемерие.