Здесь он солгал. Не стал открытым текстом говорить Мишелю о том, что его отец подонок, каких поискать, и что от такого, как он, чего-то подобного и следовало ожидать. К счастью, это было единственным моментом, когда он сказал неправду.
Устало вздохнув, Мишель посмотрел на часы, и подумал, что уже пора выезжать, если он собирался успеть заехать за Ксенией и Катериной. Оставалось лишь задать Семёну пару вопросов на дорожку.
— Что ты вообще знаешь об этой женщине? — Поинтересовался он, поднимаясь со своего места. Семён тотчас же встал следом за ним, и с готовностью ответил:
— Местная учительница музыки, по классу фортепиано. Была замужем, но с супругом они не жили лет пять, если не больше. Развода он ей не давал, а просила она не раз. Но потом ей повезло: он ушёл на войну и погиб, а она осталась вдовой.
«Удобно», подумал Мишель.
— Кем был её муж?
— Местный доктор, мещанин. Правая рука Воробьёва, личного доктора вашей матушки. Он фактически держал на своих плечах городскую больницу, но формально она принадлежала Викентию Иннокентьевичу.
— Да, я помню, мать сначала выкупила её, а потом подарила этому мерзавцу Воробьёву на юбилей. С тех пор у него появилось собственное отделение в Подмосковье.
— Да, но сам-то он продолжал работу здесь, а туда ездил лишь пару раз в неделю. В его отсутствие всем заправлял муж Алёны Александровны.
— Когда, говоришь, его призвали на фронт? — Спросил Мишель. Появились у него кое-какие догадки.
— Не сразу. — Отозвался Семён, у которого, похоже, на любой вопрос был заранее заготовлен содержательный ответ. — Леонид Иннокентьевич долгое время способствовал тому, чтобы господина доктора оставили в городе. Были у него какие-то знакомые в военном ведомстве… первое время помогали, ну а потом, в феврале этого года силы их иссякли. А похоронка пришла совсем недавно.
«Очень удобно», вновь подумал Волконский. Уж не его ли драгоценный батюшка стал причиной отбытия бедного доктора на фронт? Хотелось бы думать, что это не так, но Мишель отчего-то уже не сомневался в подлости господина Гордеева.
— Какая она, эта Алёна? — Спросил он тогда, и немалых трудов стоило произнести это имя без презрения. — Способна, по-твоему, на решительные меры?
Решительные меры? Такие, как убийство княгини Волконской, например? — читался в глазах Семёна немой вопрос. Но, увы, вопреки скромным надеждам Мишеля, старый управляющий покачал головой.
— Не думаю, ваше благородие. Оно, конечно, кто её знает, но всё-таки непохоже, чтоб могла. Она хваткая, это да, своего не упустит. Неприятная и высокомерная — безусловно, с этим тоже никто поспорит. Но чтоб решительные меры… это, хм, вряд ли. — Семён вздохнул и развёл руками. — Правда, женщины на редкость коварные существа, с ними никогда и ни в чём нельзя быть уверенными. Сегодня улыбаются тебе в лицо, а назавтра уже готовы всадить нож в спину.
Это определение заставило Мишеля улыбнуться.
— Значит, в нашей квартире на Остоженке теперь командует она?
— Очень вы правильно подметили, ваше благородие. Именно «командует», точнее не скажешь. Не успела приехать, а уже начала устанавливать свои порядки. Господь свидетель, при Юлии Николаевне такого отродясь не бывало, царствие ей небесное! — Управляющий перекрестился, и, состроив скорбную мину, пожаловался Мишелю: — Она приняла меня за дворецкого и прямо с порога велела идти и готовить комнату для её сына! Ах, да, я не рассказал вам о её детях…
— А что, они стоят того, чтобы о них рассказывать? — С сомнением спросил Мишель.
— На мой взгляд, да. — Тихонько ответил Семён, отведя глаза, на случай, если молодому хозяину такой ответ не понравится. — Сынок-то, мальчишка ещё совсем, ничего интересного из себя не представляет, а вот барышня уж больно любопытная. Александра Ивановна, стало быть.
— И что же в ней такого любопытного? — С самым искренним безразличием спросил Мишель, спросил исключительно чтобы не расстраивать управляющего, которого прямо-таки распирало от желания передать ему последние сплетни. А на деле они Волконского мало интересовали, ровно как и девушки, ниже его по происхождению, и в особенности девушки, имеющие хоть какое-то отношение к этой проклятой Алёне.
— Говорят, она с детских лет работала у отца в клинике медсестрою. Доктор Воробьёв, по просьбе Алёны Александровны, сопровождаемой звонкой монетой вашего батюшки, пообещал ей практику у себя в Басманной больнице, если она согласится уехать в Москву.
— Согласится? — Мишель подумал, что ослышался.
— Да. Уж больно не хотела она уезжать! Но уговорами они её воли не сломили, и тогда Ивану Кирилловичу пришлось привезти её силой. Говорят, она так сопротивлялась, что сломала Георгию нос.
Сломать нос Георгию не получилось даже у самого Мишеля, потому слова Семёна вызвали у него невольную улыбку.
— Оставили бы её там, раз так, и дело с концом. — Сказал он на это, но управляющий покачал головой.
— Алёна Александровна настояла, а ваш батенька не решился перечить. Я так понимаю, она хочет сделать из дочери настоящую девицу на выданье, чтобы, впоследствии, обогатиться, заключив выгодный союз. Иван Кирилыч это понимает не хуже моего, а потому лично привёз Александру Ивановну в город.
— А тебе-то откуда столько всего известно? — Полюбопытствовал Мишель, ибо осведомлённость Семёна, ни разу в жизни не бывшего в загородном имении Волконских, действительно, казалась странной.
— Что-то от Георгия узнал, когда ему горничная помогала кровь оттирать, что-то от Катерины Михайловны.
— От Кати? А она, стало быть, тоже интересовалась нашими будущими родственниками?
— Да. Они же с графом Авдеевым хорошие друзья. Там, в имении, он у неё ближайший сосед, и единственная отрада. Да и здесь частенько захаживает на чай. Вот она у него и выпытала всю подноготную, а я что-то из их бесед подслушал, что-то сам спросил. — Признался честный Семён, и пояснил: — Вроде как, Сергей Константинович с этой Александрой… м-м… в романтических отношениях состоит, поэтому ему больше других об этой семье известно.
— Авдеев? — Мишель пренебрежительно фыркнул. — Ему, что ли, делать больше нечего, кроме как путаться с плебейкой? Ах, впрочем, что это я? Дурной пример заразителен, а мой отец вечно маячил у него перед глазами в этой сельской глуши, демонстрируя чудеса безнравственности. Что ж, спасибо, Семён! Мне всё более или менее ясно. Теперь придётся лично познакомиться с будущей мачехой и её семейством. Страсть, как я этого не хочу, но я пообещал отцу, деваться некуда.
Семён с пониманием кивнул, и пожелал молодому князю терпения. С намёком, что ли? Мишель усмехнулся, но, на всякий случай, поклялся самому себе до рукоприкладства больше не доводить. Это варварский способ, он прекрасно понимал, но что он мог с собой поделать, если израненная душа его жаждала возмездия?