Три кресла ждали главных зрителей – герцогскую чету и знатного гостя, князя Тюфякина. За креслами стояло с дюжину стульев для придворных дам и кавалеров, а зрители рангом попроще могли наслаждаться искусством стоя.
Шумилов, пристойно расчесав волосы и бородку, подкрутив усы, надел лазоревый кафтан, синие порты, сапоги казанского дела, собранные из разноцветных квадратов и треугольников. Ильич потребовал украсить руки перстнями – что ж то за государев человек без перстней. Саблю Шумилов брать не стал – не на войну, чай, собрался, а на потеху. Кавалеры герцогского двора носили шпаги и, возможно, даже в постель с ними ложились, а Шумилов подчинялся закону древнего вежества: в гости идти безоружным.
Занимать стул своей особой он не пожелал, наоборот, встал подальше от плясунов. Ему нужно было видеть графа ван Тенгбергена, а не голландских скоморохов.
Граф явился, одетый весьма скромно, да он и не нуждался в роскоши – без нее все дамы сразу ему заулыбались, а герцогиня Луиза-Шарлотта пожаловала руку для поцелуя. Шумилин сразу высмотрел графский фальдрикер. На глаз этот кожаный карман был полон – и что бы мог там таскать граф, кроме своей книги? Теперь следовало не упускать ни единого движения этого красавчика.
А красавчик, поклонившись герцогу Якобу и обменявшись с ним положенными при встрече аристократов словами, премило любезничал с дамами, улыбался, целовал руки, но время от времени трогал свой кожаный кошель – убеждался, что книга на месте.
Танцы Шумилову не понравились – во-первых, музыка была какая-то скучная, во-вторых, плясуны одеты не по-человечески, ноги ставят не по-человечески, носками врозь, руки вздымают вверх не по-человечески, а словно незримую бочку обнимают; вертятся, стоя на одной ноге, лихо, да только какой в этом смысл? Словом, не потеха, а что-то совсем иное…
Ивашка ждал знака, сидя у сокольников и слушая невероятные охотничьи истории. Знака не было, Шумилов не спускался во двор – значит, книга у графа. И очень любопытно, для кого он ее бережет, уж так бережет, что боится дома, в запертой комнате, оставить.
С сокольниками были и графские ловчие – они-то и сказали, что скоро прием в замке завершится, его высочество ложится спать рано, чтобы с утра быть бодрым и немедленно куда-нибудь мчаться.
Ивашка покинул замковый двор, очень ловко выскочил в форбург, оттуда побежал к месту засады. Там сидели под сиреневым кустом на травке Петруха Васильев, конюх Якушка и стрелец Никишка Жулев, потихоньку рассказывали срамные сказки и беззвучно смеялись.
Петер Палфейн чинно прохаживался неподалеку от дома, где граф снял две комнаты.
Ивашка околачивался у мельницы, в тени высоких лип. Он знал, что граф пройдет именно тут. Некоторые гости герцога разъезжались в экипажах, но какой смысл графу садиться в карету или в седло, если нужно пройти две сотни сажен. Наконец Ивашка увидел высокую тонкую фигуру в черной шляпе с тульей высотой – мало чем поменьше горлатной боярской шапки. Он пропустил графа мимо себя, бесшумно пошел следом и вовремя подал знак – сапсанье «пьяк-пьяк-пьяк».
Услышав, Петруха, Якушка и Никишка поднялись и замерли на корточках. Якушка тихо свистнул – этот свист был предназначен Палфейну. Старый моряк изготовился к делу.
Граф ван Тенгберген не шел, а летел – у него была быстрая и легкая поступь.
– Господин граф, господин граф! – закричал старый моряк. – Погодите! Это я, Петер Палфейн! У меня стряслась беда! Меня ограбили!
– Боже мой, Палфейн! – воскликнул граф. – Как это могло быть?
Он остановился, повернулся, ожидая спешащего к нему моряка, и уже стал расстегивать фальдрикер в поисках кошелька.
– Я не знаю, я не понял, кто это!
– Не волнуйтесь, Палфейн, я дам вам денег! Сколько у вас похитили?..
И тут на плечах у графа повис Якушка. Он сунул графу в рот тряпицу и вместе с Никишкой уволок его в кусты. У Петрухи уже был наготове нож, он ловко разрезал фальдрикер, вытащил книгу и кинулся наутек, Якушка с Петрухой – следом.
– Спасите, грабят! – завопил, дав им время удрать, Палфейн. И, когда прибежал ночной дозор, долго и путано рассказывал, как случилась беда и куда скрылись злодеи. Направление указал – куда-то в сторону Либавы.
К жилищу Ильича московиты пробирались огородами, петляли, выжидали. Наконец явились. Шумилов уже ждал их.
– Вот, Арсений Петрович! – Ивашка торжественно выложил на стол добычу.
– Ну-ка, показывай…
Переплетенный в черную кожу том был выложен на стол, поближе к подсвечнику. Шумилов открыл книгу, усмехнулся:
– По-гишпански напечатано. Ну, Господи благослови.
Он перелистал книгу, потряс – выпала закладка, полоска плотного кружева. Тогда он взял небольшой нож с тонким лезвием и стал очень осторожно отделять форзац от переплета.
Полчаса спустя книга являла собой стопку листов, растребушенный переплет лежал отдельно.
– Нет тут ничего, – сказал Шумилов. – И отродясь не бывало. Ошиблись.
Ивашка повесил голову.
– Так он же книжищу эту поганую из рук не выпускал…
– Ну, полюбилась ему чем-то книжища… Собери все это, заверни в холстинку да и выкинь где-нибудь подалее от нашего домишки.
– Может, лучше сжечь?
– Я печку среди ночи разжигать не стану. И Ильич не станет. Завтра выкинешь.
– Арсений Петрович…
– Спать ступай, лазутчик.
– Арсений Петрович! А что, коли письмо – не на бумаге? Что – коли оно прямо в книжке?
– Это как же?
Ивашка схватил первый попавшийся лист.
– А вот! Скажем, на некой странице буквы помечены, и их надо по очереди читать – слово выйдет!
– Сдурел ты, Ивашка, – с изумительным терпением сказал на это Шумилов. – Ты полагаешь, герцог или кто-то из его бояр станут в книжище копаться, меченые буквы искать? Дела у них иного нет!
– Так твоя милость! Послание ведь не к герцогу! Герцога-то наш голубчик может без всяких церемоний увидеть и не то что письмо – мешок с письмами ему отдать! Сегодня как раз видел – и не отдал. Кому-то иному послание!
– Экий ты знаток европейских политик… – проворчал Шумилов. – Коли ты такой мудрый, так скажи – кому и от кого. И отпусти душу на покаяние – спать хочу, сил нет.
– От кого? Граф сам сказывал – едет из Брюсселя. Что там поблизости от Брюсселя? А, Арсений Петрович? Постой-ка… давай с иного конца… Коли граф до сих пор книгу не отдал, а при себе таскает – стало, тот, кому ее велено передать, еще не прибыл. И кого же пока в Митаве нет?