Читать интересную книгу Андрей Беспамятный: Кастинг Ивана Грозного - Александр Прозоров

— Не принял же, — довольно улыбнулся Андрей.

— Не принял, — согласился хозяин. — Значит, согласен в дети ко мне пойти?

— Согласен, — решительно кивнул сержант, хотя промеж лопаток и пробежал холодок неуверенности. Все-таки новую жизнь себе выбирает, не в «Империю» играть собрался.

— Ну так иди сюда, сын боярский, — раскрыл объятия новоявленный «отец». Андрей шагнул к нему, мужчины обнялись. Илья Федотович уткнулся носом своему новому соратнику немногим выше солнечного сплетения, неожиданно почувствовав себя чуть ли не карликом, и поспешил отодвинуться. — Панцирь я тебе в Суздале закажу. Кузнецы там сказочные, особливо пекшинские кольчужники. Брони под твою стать у меня средь припасов нет. Бердыш сразу забирай, щит. Коней из конюшни моей взять можешь, пока своих не заведешь. Кожу, сукно, сатин тоже дам, из своей кладовой. Девки одежу тебе справят. Вошвы потом сам добавишь. Что еще надобно?

— Все, — пожал плечами Андрей. — Голый я к тебе попал, Илья Федотович.

— Да, главное… — Хозяин снова взялся за меч, но на этот раз просто отложил его в сторону, открыл сундук, в котором обнаружился изрядный запас серебра: кубки, покрытые тонкой чеканкой и залитые яркой эмалью, кувшины, украшенные драгоценными камнями, пухлые мешочки с вышивкой — наверное, кошели — блюда, вазы, чаши. Поворошив это добро, боярин достал нечто похожее на поварской черпак среднего размера, но серебряный; сама чаша покрыта арабской вязью снаружи и изнутри, ручка украшена алым продолговатым камнем, похожим на разрезанную вдоль каплю воды. — Вот, держи. Это будет твоя ложка!

— Благодарю, Илья Федотович, — неуверенно ответил Андрей, принимая подарок, и покосился на Умильного, пытаясь понять, шутка это или такое утонченное издевательство: вручать со всей торжественностью застольный инструмент. Хотя — дороговат подарок для шутки.

— Гликерии скажу, — кивнул боярин, — она тебе тряпицу даст, чтобы заворачивать.

По его серьезному тону Матях понял — не шутка. Вручение ложки — действительно торжественная процедура вроде принятия присяги. Хорошо хоть, целовать ее, как автомат, никто не требует.

— Так, — закрыл сундук хозяин и перешел к другому. — Поясной набор у меня есть полный. Хотел Дмитрию отдать, да, пока на Литву ходил, он себе сам справил…

Илья Федотович протянул своему новому «сыну» широкий, в полторы ладони, коричневый ремень с наклепанными на него округлыми медными бляхами, с толстой пряжкой, похожей на армейскую — но вместо звезды на ней красовался натуральный мальтийский крест. С ремня свисали несколько более тонких ремешков с кольцами, а еще резные костяные ножны, из которых торчала темная деревянная рукоять, и небольшой мешочек. На двух кольцах держалась продолговатая замшевая сумочка, напоминающая патронташ для СКС, но более длинная и мягкая.

Андрей сразу перепоясался, зацепив штырьки на обратной стороне пряжки за самые крайние дырки ремня, оправил рубашку, убрав складки на ней за спину, и сразу испытал знакомые подтянутость и собранность. Теперь он действительно ощущал себя воином. Куда больше, нежели с пушкой в руках, но голышом.

— Епанча тебе любая мала будет, — продолжал вспоминать боярин. — Ввечеру сшить укажу. Саадак не собран, опосля дам. Сапоги… А, засапожник… Кистень… — Он быстрым шагом пересек комнату, распахнул створки сколоченного из досок шкафа. Достал еще один нож — но на этот раз в простых кожаных ножнах и длиной не десять сантиметров, а все тридцать. Последним сержант получил боевой кистень — стальную гирьку, невероятно похожую на обычный строительный отвес, но весом граммов двести, подвешенную на тонкий плетеный ремешок длиной в локоть, прикрепленный к короткой деревянной рукояти. — Теперь, думаю, все. Справу конскую на конюшне подворники дадут, рогатину себе по руке тоже сам справишь, навершие дам, ратовище у себя вырежешь. Да?

Матях неуверенно пожал плечами.

— Я так думаю… — запирая сундуки, почмокал Илья Федотович, — я так думаю, с броней и поддоспешниками, войлочным и кожаным, с шеломом, шапкой бумажной… За снаряжение я на тебя, сын боярский, пять-три рублей[95] новгородских долга напишу… Нет, — тут же спохватился хозяин, — еще лук потребен. Коли мой возьмешь, полста рублей за все будет. Татарский купить — рублей десять за саадак.

— А если пищаль взять? — Матях совершенно точно помнил, что пищали в шестнадцатом веке использовались уже вовсю.

— Что ты, кожемяка какой али кабатчик, с зельем баловаться? — презрительно фыркнул боярин. — Да и на смотре ратника с пищалью подьячий не зачтет. То для стрельцов баловство.

— А стоит-то сколько? — стало интересно Андрею.

— Две-три куницы, — поморщился Илья Федотович. — Коли зело добротная, то и рубль спросить могут. Ну, захочешь, управишься, купим. Пусть лежит. Но пока у себя не держу. Не надобно. А сейчас пойдем. Снаряжение тут у двери оставь. Заберешь, как на дачу[96] поедем.

Поначалу Илья Федотович повел Матяха в домовую церковь — темную часовенку, занимавшую угол жилого дома. Снаружи она узнавалась по шатру с крестом, крытому деревянной остроконечной черепицей, похожей на крупную рыбью чешую. Из дома внутрь вели широкие двери с иконой Богоматери на притолоке. Правда, боярин совсем забыл, что внутри высокого, метра четыре, помещения метров десяти в длину и пяти в ширину стоит восемь гробов, над которыми читает заупокойную службу отец Георгий — со священником Андрей уже познакомился. Возле усопших толпились родственники — мяли в руках шапки мужики, плакали укутанные в темные платки женщины.

Перекрестившись и поклонившись иконостасу, боярин Умильный развернулся, быстрым шагом направился в трапезную. Остановился в красном углу, в котором, перед ликом святого Сергия, чадила масляная лампадка, начал молиться. Андрей, не зная, что делать, стоял сзади, крестясь и кланяясь одновременно с хозяином дома.

Хлопнула дверь, появилась дворовая девка.

— Снеди принесть, Илья Федотович? — кашлянув, поинтересовалась она.

— Детей моих сюда скличь, — не поворачивая головы, приказал Умильный, — Гликерию зови и племянницу мою.

«Кажется, начальство подходит к моему принятию на службу весьма серьезно», — мысленно отметил Матях, искоса окидывая взглядом комнату. По размерам она не уступала домовой церкви, но выглядела куда богаче: стены обиты светло-синей тканью, похожей на атлас. Потолок белый, расписан зелеными цветами с разноцветными бутонами. В травяных джунглях бродили неведомые звери, из которых Андрей с большим трудом угадал только льва — по гриве, окружающей почти человеческое лицо, и собаку — по ошейнику. Длинный стол укрывал белый ситцевый наскатерник. Сквозь тонкую ткань просвечивал темный рисунок самой скатерти. Вдоль стен стояло несколько скамей, обитых сверху малиновым бархатом, еще четыре были придвинуты к столу. Единственное кресло с высокой спинкой и вычурными подлокотниками возвышалось с дальнего от дверей торца, спинкой к закрытым матовой слюдой окнам, и предназначалось явно для хозяина.

— Звали, батюшка? — Это появился Дмитрий, наконец-то расставшийся с оружием и доспехами, а потому облаченный в ярко-зеленую шелковую косоворотку с алым воротом и темно-синие шаровары, заправленные в высокие бирюзовые сапоги тонкой кожи. Шапку, в отличие от отца, он не носил, короткие русые волосы были взлохмачены, словно он долго кувыркался на сеновале, изумрудные глаза сверкали радостно и задорно.

«А мне шестнадцатый век всегда казался серым и угрюмым», — подумалось Андрею.

— Садись, — перекрестившись в последний раз, повернулся к столу хозяин дома и указал сыну место справа от кресла. — А ты, боярин Андрей, рядом с ним усаживайся.

Однако, прежде чем сержант успел занять отведенное ему место, дверь хлопнула снова, и Илья Федотович остановил гостя, положив ему руку на плечо:

— Вот, знакомься, боярин. Это супружница моя, Гликерия. Представить тебя по приезде не мог, в беспамятстве ты был. А это дочери, Серафима и Оленька…

При виде трех красавиц Матях просто остолбенел. И не из-за незнания, что делать, а потому, что вблизи хозяйку дома и ее наследниц видел впервые — не имели здешние знатные дамы привычки по двору шастать, как простые девки или взятая в примачки племянница. Между тем посмотреть было на что. Невысокие чуть розоватые кокошники, густо усыпанные жемчугом, окаймляли белые как мел лица с ярко-сиреневыми щеками. Толстый слой пудры — или чем они там пользовались? — покрывал кожу такой жесткой коркой, что закрывал лицо от посторонних взглядов не хуже паранджи. К сожалению, этот слой не мог скрыть глаз и улыбок женщин. Под черными изящно выгнутыми бровями на Андрея смотрели глаза, в которых белок был абсолютно черным, черным как сажа, как ночное небо, как совесть европейского правозащитника. Карие зрачки смотрелись в них, как светлые кругляшки. Широкие улыбки открывали ровный ряд черных глянцевых зубов.[97]