Читать интересную книгу Радуга тяготения - Томас Пинчон

— Ты вернулся! Ах, Эния, ты вернулся, — слеза-другая, оба подбирают цитрусы, накрахмаленное платье-хаки грохочет, и не чуждый сентиментальности Ленитропов нос даже шмыгает пару раз.

— Я и есть, милая…

Колеи в грязи подернулись жемчугом, нежным жемчугом. Чайки неспешно курсируют вдоль высоких и слепых кирпичных стен квартала.

Миссис Квандал — тремя темными пролетами выше, купол далекого Св. Павла виден из кухонного окна в дыме неких предвечерий, а сама дама — крошечная в розовом плюшевом кресле гостиной, подле радиоприемника, слушает «Аккордеонный оркестр Примо Скалы». На вид вполне здорова. Однако на столе валяется мятый шифоновый платок: перистые кровавые кляксы выглядывают из-под сгибов и прячутся, будто схема цветочного узора.

— Вы тут были, когда на меня малярийная лихорадка напала, — припоминает она Ленитропа, — мы еще тогда заваривали полынный чай, — и точно, самый вкус забирает его, проникая сквозь подошвы. Вновь складываются… видимо, вне его памяти… прохладная чистая обстановка, девушка и женщина, независимо от его звездной скорописи… столько девушек, меркнущих лицами, столько ветреных набережных канала, жилых комнат, прощаний на остановках — ну как ему все упомнить? Но эта комната уже проясняется: тот, кем он был внутри, любезно задержался отчасти, все эти месяцы безмолвно хранился вне его головы, разбросанный по зернистым теням, мутно-засаленным банкам с травами, конфетами, приправами, по всем романам Комптона Маккензи на полке, по стеклянистым амбротипам ее покойного супруга Остина — напыленной ночи в позолоченных рамках на каминной полке, где в прошлый раз на Михайлов день махали головами и суетились итальянские астры в севрской вазочке, которую она и Остин вместе нашли однажды в субботу, давным-давно, в лавке на Уордор-стрит…

— Он был моим здравием, — часто говорит она. — С тех пор как он ушел от нас, я разве что записной ведьмой не сделалась — из чистой самозащиты.

Из кухни пахнет свеженарезанными и свежевыжатыми лаймами. Дарлина входит, выходит, ищет все новую ботанику, спрашивает, куда подевалась марля.

— Эния, помоги мне достать — нет-нет, рядом, высокая банка, спасибо, милый, — и снова в кухню, крахмально поскрипывая, мелькнув розовым.

— Я тут одна-единственная памяти не лишилась, — вздыхает миссис Квандал. — Мы друг Другу пособляем, ну да. — Из-за кретоновой маскировки она извлекает большую вазу с конфетами. — Вот, — просияв Ленитропу. — Глядите: винные желейные. Еще довоенные.

— Вот теперь я вас помню — у вас еще блат в Министерстве снабжения! — Но с прошлого раза он знает, что никакая галантность его теперь не спасет. После того визита он написал домой Наллине: «Англичане, мамуля, — они довольно странные насчет вкусов. Другие, не как мы. Наверно, климат. Они любят такое, что нам и во сне не привидится. Иногда аж наизнанку выворачивает, ну правда. Я тут на днях попробовал одну штуковину — называется „винные желейные“. Они думают, это конфеты, мамуль! Если сообразить, как скормить эту дрянь Гитлеру, — сто к одному, что войне кранты завтра же!» И вот опять он пробует эти клятые желатиновые фиговины, кивая — он надеется, любезно — миссис Квандал. На конфетах выпукло значатся названия разных вин.

— И еще совсем капелька ментола, — миссис Квандал, забрасывая конфету в рот. — Объедение.

Ленитроп наконец выбирает ту, что обозначена «Лафитт-Ротшильд», и пихает в пасть.

— О-о. Ага. М-м. Отлично.

— Если правда хотите своеобразного, попробуйте «Доктор из Бернкастеля». Кстати! А это не вы мне приносили чудесные такие американские конфетки, склизкий вяз, кленовые, с привкусом сассафраса…

— «Скользкий вяз». Черти червивые, простите, у меня вчера закончились.

Входит Дарлина с дымящимся чайником и тремя чашками на подносе.

— Это что? — Ленитроп, весьма поспешно.

— Вообще-то, Эния, тебе лучше не знать.

— Это точно, — после первого глотка, жалея, что Дарлина не добавила побольше лаймового сока или хоть чего, чтоб забить основной вкус, каковой отвратительно горек. Эти люди поистине рехнутые. Никакого, ессессно, сахару. Он лезет в вазу с конфетами, извлекает черную, ребристую лакричную карамельку. На вид безвредна. Но едва он надкусывает, Дарлина смотрит на него и на карамельку странновато — молодчина, девчонка, отлично выбрала момент, — и грит:

— Ой, а я думала, от этих, — веселое «эт-тих», вылитая Гилберт-и-Салливанова инженю, — мы избавились сто лет назад, — и тут Ленитроп натыкается на ползучую жидкую начинку, по вкусу — как апельсиновые корки под майонезом.

— Вы съели мой последний «Мармеладный Сюрприз»! — кричит миссис Квандал, с быстротою фокусника явив взорам яйцевидную пастельно-зеленую сласть, сплошь утыканную сиреневой нонпарелью. — За это я не дам вам ни крошки «ревеня со сливками» — а он восхитителен. — И сласть отправляется ей в рот целиком.

— Так мне и надо. — Ленитроп, размышляя, что вообще хотел этим сказать, прихлебывает травяной чай, дабы избавиться от вкуса майонезной конфеты, — ой, только это ошибка, ага, рот его снова наполняется кошмарным алкалоидным опустошеньем, до самого мягкого нёба, где этот вкус и пускает корни. Дарлина, милосердная, как сама Найтингейл, сует ему твердую красную конфету, вылепленную в виде малины… мм, как ни странно, даже на вкус малина, хотя горечь и близко не растворяется. Он вгрызается с нетерпением и, еще не сомкнув зубов, знает — идиот, блядь, — что его опять поимели: на язык извергается наиужаснейшая кристаллическая концентрация, бл-лин, да это ж чистая азотная кислота. — Спаси и помилуй, вот это кислятина, — едва способен выдавить слова, так его сморщило, вот в точности такие фокусы выкидывал Скок Хэрриган, чтоб заставить Сапожника Танка бросить эту его окарину, и так-то гнусный трюк, но предосудителен вдвойне, если его подстраивает пожилая дама, которая вроде из наших Союзников, твою ять, он даже не видит ничего, эта дрянь забралась в нос и, да что ж это такое, что-то там растворяться не хочет, разъедает его съежившийся язык и толченым стеклом хрустит на зубах. Миссис Квандал тем временем занята: утонченно покусывая, смакует вишнево-хининный птифур. Улыбается молодежи из-за вазы с конфетами. Ленитроп, забывшись, снова тянется к чашке. Красиво уже не выпутаться. Дарлина стащила с полки пару-тройку новых банок с конфетами, и Ленитроп ныряет — словно путешествие к центру враждебной планетки, — в гигантский леденечный кус сквозь шоколадную мантию к мощно-эвкалиптовой помадке и наконец к ядру из очень жесткого виноградного гуммиарабика. Он выцарапывает осколок этой дряни из зубов и некоторое время разглядывает. Осколок фиолетовый.

— Вот теперь вы понимаете! — Миссис Квандал машет ему крапчатой массой из имбирного корня, баттерскотча и анисового семени, — видите, этим надо еще и любоваться. Отчего американцы такие порывистые?

— Ну, — бормочет, — обычно мы ничего сложнее «Херши» не едим…

— Ой, попробуй вот это, — вопит Дарлина, хватаясь за горло и подталкивая Ленитропа всем телом.

— Ну надо же, это, небось, ничё так себе, — опасливо взяв жуткую с виду буроватую диковину, точную копию миллзовской лимонки в четверть величины, предохранительный рычаг, чека, всё на месте — одна из патриотических конфет, что выпускались до того, как сахар стал в дефиците, а еще, замечает Ленитроп, заглянув в банку, есть патрон от «уэбли».455 из розово-зеленого полосатого ириса, шеститонная сейсмическая бомба из какого-то сбрызнутого серебром голубого желатина и лакричная базука.

— Ну же, — Дарлина прямо хватает его руку, в которой зажата конфета, и пытается втиснуть ему в рот.

— Я просто, ну, любовался, как миссис Квандал велела.

— А лапать конфеты нечестно, Эния.

Под тамариндовой глазурью гранаты обнаруживается приторная пепсиновая нуга, под завязку набитая пронзительно засахаренными ягодами кубебы и с вязкой камфарной сердцевиной. Мерзость несказанная. От камфарных паров у Ленитропа кружится голова, из глаз течет, на языке — всесильное всесожжение. Кубеба? Он эту дрянь курил.

— Отравили, — находит в себе силы прохрипеть он.

— Докажите свою твердость хоть немного, — советует миссис Квандал.

— Да уж, — Дарлина, сквозь размятый языком слой карамели, — война идет — ты что, не в курсе? Ну же, милый, открой ротик.

Сквозь слезы видно ему неважно, однако слышно, как миссис Квандал напротив говорит:

— Ням, ням, ням, — а Дарлина хихикает. Оно огромное и мягкое, как маршмаллоу, но почему-то — если, конечно, он всерьез не повредился мозгами, — на вкус как джин.

— Эт’ шт? — выдавливает он из себя.

— Маршмаллоу с джином, — грит миссис Квандал.