Читать интересную книгу Лесные твари - Андрей Плеханов

* * *

Проснулся Демид от звона ложек. Оказывается, принесли ужин и все население камеры дружно наяривало из тарелок какую-то бурду неопределенного цвета, закусывало ржаным хлебом. Кто-то сидел за столом – видать, те, кто сумел себя повыше поставить, а большинство – прямо на нарах.

– Не, братишки, – рассказывал Федосеич, прожевывая огромный кус сала, наполовину торчащий из его рта, – я вот в позапрошлом году в Зорьках сидел – ну, там, в общем, по сто сорок четвертой шел. И малолетки, значится, нам запрос дают: «Братва, мы кипятку добыли, у вас кубики бульонные есть?» Супу они, значит, захотели. А я им: «Какие надо?» А они: «Какие есть?» Я говорю: «Петушиные есть!» Ну, значится, там петух на этих, на кубиках, нарисован. «Не, петушиные не надо!» А я им: «Бычиные есть!» – «Не, бычиные тоже не надо!» Зашухтовались, значит, малолетки. Без супу остались!

Все, кто сидел за столом, загоготали – с разной степенью энтузиазма, в зависимости от своего положения. Федосеич, видать, был человеком уважаемым – большинство смотрели ему в рот и старательно смеялись над каждой шуткой, какой бы тупой она ни была. Говорил он всегда первый, а остальные поддакивали. Федосеич смотрел на молодых снисходительно, добродушно. Подрастает, мол, молодое поколение. Учиться ему еще и учиться.

– Мужики, что, ужин принесли? – Демид свесил ноги с нар.

– Ты, браток, мужиками нас не обзывай, – наставительно произнес Федосеич. – Мужики на зоне бывают, когда план дают, спину горбят. А здесь у нас мужиков нет. Мы на отдыхе, рубишь?

– Пардон, – сказал Демид. – А как насчет пожрать?

– Это запросто, – влез в разговор парень в майке-тельняшке, здоровенный жлоб, весь круглый. Круглые плечи, круглые бицепсы, круглая голова со свинячьей щетиной светлых волос, пара запасных подбородков на случай непредвиденного голода. – С утрянки вставай пораньше, а не дрыхни, когда жрачку носят.

– Так. Я понимаю, это проверка на вшивость. – Демид спрыгнул на пол. – Кто мою пайку заначил?

– Вон, дедуля. – Парень кивнул на старикашку, забившегося в угол ближе к параше. – Схватил твою тарелку, гнида такая. Иди набарабань ему по едалам.

Демид подошел к деду. Лет этому деду было чуть больше пятидесяти, но похоже, что половину из них он провел на помойке. Бомж бомжем – грязный, оборванный, вонючий. Зажался, башка между коленями, руками темечко прикрыл. Привык, видать, что по башке бьют.

– Эй, ты, чухло, тебя как зовут?

– Пашка... – просипел, не поднимая головы.

– Тебя кто этому научил – мою хавку тырить?

Молчит.

Демид постоял под выжидательное шушуканье за спиной. Хотелось ему пнуть этого вшивого недочеловечка. Знал, что должен пнуть его. Хорошенечко наподдать.

– Еще так сделаешь – убью.

Не пнул. Пошел к параше, помочился. Руки как следует помыл. Физиономию сполоснул, отскреб от засохшей крови. И полез обратно на нары. Голодный. Люди внизу звякали посудой, громко чавкали, кашляли, травили байки о житье-бытье. Демиду смотреть на них не хотелось.

– Эй, браток! Как тебя, Демид кличут? – Голос, кажется, золотозубого. – Тебе что, шамать совсем нечего? Вертухая кликни. Он тебе за бабки что угодно принесет – хоть маму родную.

– Нет у меня бабок. – Дема даже не обернулся. – Обшмонали дочиста. Все забрали.

– Тогда слезай к нам, перекуси маненько.

– Ты чё? – Парень в тельняшке зашептал возмущенно. – На кой он нам? Да с ним за столом-то сидеть... Вон он Пашке-чушку и то не вмазал. Он же фраер натуральный, этот Демид.

– Не бухти, Митя. – Федосеич сидел умиротворенно, пыхтел «Кэмелом». – Ты, Митек, сам Пашку подначил. Нечто он сам бы против такого амбала, как Демид, попер? А хавкой, Митя, надо делиться. Ты что, думаешь, вечно твоя бабенка тебе пироги таскать будет? Время настанет, и ты на подсос сесть можешь. Это здесь хорошо, на киче, родня близко. А на зоне – как упекут тебя куда-нито под Красноярск, так там только общак и греет. Вот у нас в Казани сидел татарин один, по кличке Бобер. Ему баба его таскала передачи чуть не каждый день. Он, значится, богатый фраер был, да и в мусорах у него шурьяк ходил. Протекцию составлял, значит. Так вот, этот бабай как сумку-то свою получит, сразу на шконку к себе, разложит, бляха-муха, своих гусей копченых, колбасу, знаешь, такую копченую татарскую, с руку толщиной, сгущенку-спущенку всякую. Дух такой ароматный по номеру идет, не поверишь, вся пасть в слюне. А голодные все... У меня в Казани никого не было, меня на гастролях повязали. Никому Бобер не давал, паскуда. Ну, понятно, вломить ему могли за шутки такие по первое число. Но не трогали. У него все-таки шурьяк в ментовке работал. Статью еще новую схлопочешь. Так наши что удумали. Взяли таблетки эти, от запора, как они?...

– Пурген, – услужливо подсказал кто-то.

– Ага, он самый. Ну и намешали ему в сметану. Он сметану-то схавал да как пошел дристать!.. Не, ну смех-то! Мы вертухаю стучим: «Эй, начальник, тут у человека зинтерия, дерьмо аж из ушей прет. Бацильный он, значится. Забирай его на хрен, пока все не заболели!» Так его и убрали. Шмон, потом, правда, капитальный устроили. Ну а что они там могут найти? Мы таблетки, которые остались, в парашу кинули.

Демид присоединился к весело ржущей компании. Митя глянул волком, но подвинулся. На газетах разложен хлебушек белый, толстыми шматами резанный, сало, сардины импортные, банка с рыжей квашеной капустой, картошечка домашняя, теплая еще, кура жареная, хоть и дура, но аппетитная до головокружения, ну и, как водится, огурчики-помидорчики-укропчик. Чем вам не ресторан?

– Пашка, стой на шухере, – сказал мужик с золотыми зубами, представившийся просто как Колян. – Сегодня Протасов дежурит, он вертухай вредный, принципиальный. А нам знакомство спрыснуть надо.

– Люди, оставите хоть пять грамм? – заныл грязный Пашка. – Неделю во рту капли водяры не было.

– Тебе – только в дырявый стакан! – Снова громкий гогот. – Тебя, Пашка, завтра и так на улицу выкинут. Кому ты тут, на хрен, нужен? Погрелся, и хватит. А нам еще долго чалиться.

Колян извлек из-под матраса бутылку водки, и вся камера громко сглотнула слюну. Но водкой делились не со всеми. Пили только Колян, Федосеич, Дема и Митяй. Остальные остались не у дел.

Разговорились. Колян, оказывается, блатным не был. Был он простым шоферюгой, да только водка проклятая не давала жить ему спокойно. Любил он сильно выпить, а начав пить, остановиться уже не мог, а на третий-четвертый день запоя начинался у него алкогольный психоз, в народе именуемый «белкой», и становился шофер Коля настоящим зверем. В первый раз сел лет пятнадцать назад – надрался с тестем до чертиков, повздорил с ним на почве «неприязненных отношений», а потом и пальнул ему из обреза в ногу. Тесть охромел, а Коля сел капитально. На зоне впрочем, не бедовал, профессия его была нужна. Вышел – первую жену послал на три буквы, женился снова. Уже и ребенка завел, да снова сорвался. «Зойка, паскуда такая, четвертак у меня сперла. Ведь говорил ей – не трогай деньги, которые в правах шоферских лежат, это святое. А тут пропали! Она: «Я тут ни при чем, мол, Христом Богом клянусь!» А я знал, где она заначку делает. Над крыльцом у меня брус шел, я там спичинкой поковырялся, четвертак-то и выпал. А я выпимши был немного, две «Анапы» только и употребил. Ну и засветил ей между глаз. «Скорую» пришлось вызывать, а то бы померла. Ее в больницу, а меня в КПЗ. Еще по почкам мусора настучали, когда брали. Говорят, для вытрезвления. Я, правда, одному оперу в морду въехал. Ну где ж тут справедливость-то, люди? Нет ни хрена справедливости в Рассее. Виновата-то она, гнида, четвертак у меня заначила. А я, значит, обратно два года получил. Ни за что».

На этот раз Коля нашкодил немного. Разбил витрину в винном магазине. И даже надеялся избежать суда.

– Я это снова в белой горячке был. И акт есть. Это, Дема, самая понтовая штука – психэкспертиза. Вроде бы как владеть собой не мог. А поэтому злого умысла у меня никакого нет. С Клашкой, директоршей магазина, я договорюсь. Стекло ей новое поставлю. Я даже знаю, где его спереть. Поставлю. Пусть выпустят меня отсюда. А Клашке я рожу потом все равно разрисую, суке фараонской. Или пусть ящик водяры мне ставит. Такая вот справедливость.

Федосеич, профессиональный вор, пил мало, а о делах своих распространялся еще меньше. Понял только Дема, что он тоже не собирается долго задерживаться в камере.

– Тянут они долго, – говорил он, солидно растягивая слова. – Двоката, значит, ко мне не пускают. Только они права не имеют. Все равно пустют. А как я двоката свово, значится, увижу – все, кранты. Он у меня мужик башкованный. Через час на воле буду. У меня ведь, братки, не думайте – прихват хороший. У меня дом в Сочах есть. Для старости купил. Я крытку больше подпирать не буду. Хватит. Отсидел свое.

Митя оказался из «бычья». Мелкая сошка из команды какого-то местного авторитета, Митяй занимался тем, что ездил на вишневой «ауди» и собирал деньги с данников.