— А, это вы. Привет! Пришли пощупать наше хозяйство? Давайте, давайте! Давно пора. Пан с Ниночкой тут такую чертовщину крутят, что ахнешь. Даже меня в пот вогнали. Но вы, смотрите, Пана не обижайте! Он — бог! В своем деле, конечно…
Решив, что разговора “для вежливости” с Карагодского вполне достаточно, Толя прикрикнул на троицу, склонившуюся над видеомагнитофоном:
— Эй, орлы! Моя система готова к переговорам на высшем интеллектуальном уровне! Начали, что ли?
И поскольку Пан, Нина и Гоша не обратили на него никакого внимания, он взял на клавишах несколько пронзительно высоких звуков, от которых заложило уши:
— У-и-сс!
И тотчас же, словно ответило далекое эхо, — такой же аккорд, слегка погашенный расстоянием, донесся из-за острова.
А двумя минутами позже справа по борту из голубой кипени бесшумно вырос трехметровый зеленовато-коричневый столб. Карагодский за свою жизнь немало насмотрелся на дельфинов, но это было сверх разумения — гигант, весящий в воздухе не меньше тонны, без видимых усилий стоял на хвосте, погруженном в воду, — словно для него не существовало законов физики. По очереди глянули на академика два озорных глаза, скользнули по лаборатории и снова остановились на нем, разглядывая, — внимательные, немигающие. В них царила такая спокойная сила, такое пронзительное понимание, что Карагодскому невольно захотелось отвернуться.
— Уисс, миленький, рыбки! Белуга!
Гоша перегнулся через фальшборт, молитвенно протягивая Уиссу перевернутую капитанскую фуражку.
— Гоша, сколько у вас было в школе по географии? Вы знаете, что в Эгейском море белуги нет.
— В Греции все есть, Ниночка, — убежденно ответил Гоша.
Дельфин исчез внезапно, как и появился, а Нина всерьез напустилась на капитана:
— Вечно вы, Гоша, нарушаете программу! Вы же вчера обещали прекратить, а сегодня — снова. Вдобавок — при Вениамине Лазаревиче, а ему, быть может, некогда…
Гоша виновато расшаркался. Пан в одиночестве принялся гонять видеозапись и не замечал ничего вокруг.
Карагодский хотел было подойти к Пану, но в это время раздался сильный всплеск и что-то большое и серебристое пролетело перед самым носом, глухо шмякнусь на палубу.
— Нина… Белуга! Честное слово, белуга! Молоденькая! Крошка!
“Крошка” почти метровой длины яростно билась в цепких Гошиных руках, разевая зубастый полулунный рот, и отчаянно раздувала жабры.
— Что случилось? — поднял голову Пан.
— Уисс принес белугу! Ну и ну! Артист… Спасибо, старик! Мы ее сейчас того… до камбуза!
И Гоша ринулся вниз, едва не сбив по дороге очень высокого, очень худого и очень смуглого человека, который предупредительно распахнул перед ним дверь.
— Вот заполоха, — одобрительно ухмыльнулся Толя. — Так, Иван Сергеевич, у меня все на мази. Можно крутить!
— Ладно, Толя, спасибо. Где же Кришан?
— Я здесь, — раздался за спиной Карагодского глубокий чистый баритон. — Я готов. Давно готов.
— Композитор Кришан Бхаттачария, — торопливо представил Пан смуглого Дон-Кихота. — Наш главный лингвист и толкователь дельфиньего эпоса. Вам интерсно будет поговорить с ним, Вениамин Лазаревич.
И Пан юркнул в путаницу проводов, как в джунгли.
— Вам, вероятно, несколько странно присутствие гуманитария в сугубо научном обществе? — Кришан говорил с легким акцентом, который подчеркивал необычную красоту его голоса.
— Откровенно говоря, да.
— Я вас знаю. Вы — автор ДЭСПа. Но Панфилов пошутил, назвав меня лингвистом. Я всего лишь музыкант. И очень смутно представляю себе научную суть проблем, которые здесь решаются.
— Хочу вас спросить. Я десять лет искал возможности двухсторонней связи с дельфинами. И я сразу, разумеется, обратил внимание на то, что они прямо-таки шалеют от музыки. Услышав музыкальную фразу, они повторяют ее с магнитофонной точностью, потом начинают варьировать звуки, лока фраза не превратится в сплошной скрип и скрежет…
— А вам не приходило в голову, что дельфин старается таким способом понять, что сказали мы музыкальной фразой?
— Нет. Не приходило. Музыка для меня — это игра отвлеченных эмоций, и только.
— В какой-то мере вы правы. Именно так воспринимает музыку большинство людей. Потому что в обыденной жизни они пользуются иной сигнальной системой — словом. Но для музыканта музыка гораздо конкретней, чем обычно думают. Знаете, в консерватории мы иногда ради шутки устраивали “немые недели”: участники спора договаривались за всю неделю не произнести ни слова, объясняться можно было только музыкальными импровизациями. И знаете — получалось! Сначала трудно, а позади — словно родился дельфином!
— Дельфином?
— Простите, я, быть может, путаю какие-либо научные тонкости, но так мне объяснял Пан — у дельфинов несколько сигнальных систем: одна подсобная, что-то вроде нашего упрощенного словесного языка, вторая — творческая, непосредственный обмен мыслями. Есть и другие, например, пента-волна, которой занимается Нина. Но я занимаюсь второй системой: музыкой, мыслями Уисса. И мы с ним неплохо начинаем понимать друг друга…
— Следовательно, вы считаете, что дельфины мыслят непосредственно музыкальными образами? Как композиторы?
Кришан не уловил тонкой иронии, которую вложил академик в свой вопрос. Он хрустнул пальцами, вывернув их под прямым углом, и ответил простодушно:
— Безусловно. Их метод мышления близок к древне-индусской музыке, вернее, к сангиту — таким термином обозначают у нас единство пения, инструментальной музыки и линейно-цветового движения танца. Вот вы говорили — в музыке нельзя передать конкретный образ. У нас в Индии вас бы засмеяли. Наша древняя музыка сугубо конкретна, даже слишком. Древние произведения делятся на большие и малые “раги” — нечто вроде музыкальных иероглифов, описывающих предметы и события. Но каждую “рагу”, тем не менее, можно исполнять по-разному, толковать ее в своем ключе, добавлять или изменять детали. Таким образом, каждый раз индус видит в исполняемом произведении не условные, а конкретные факты и вещи… Впрочем, европейцу это трудно объяснить…
— Дельфину легче?
И опять Кришан не понял иронии.
— Да, дельфину легче. Они мыслят сходными цветолинейными музыкальными иероглифами. Такие иероглифы можно записать нотами, составить словарь понятий Не только простейших, но и очень сложных, даже фантастических, с точки зрения человека. Моя мечта — написать с помощью Уисса “Подводные веды” — исторический эпос жизни океана… Это будет открытие второй Земли — цивилизации гениальных музыкантов! Это будет Революция в музыке!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});