— Видели, — сказал Ложкин. — Только я латинское название забыл.
— Не важно, — сказал Минц. — Не в названии дело.
И все строго поглядели на Ложкина, потому что и в самом деле латинское название ничего не меняло.
— Обработал я его химическим путем. Сделал срез. Нейтрализовал фактор запрета, скажем, снял с растения инстинкт самосохранения. И что же?
Все молчали. Не смели прерывать.
— Я угадал, — сказал Минц скромно. — Через час на моем новом кактусе распустился цветок. Правда, он цвел недолго.
Минц указал пальцем на яблоню, на землю вокруг нее, еще засыпанную лепестками.
— Вот и всё, — сказал Минц. — Дальнейшее ясно.
Он поднялся с места и сделал шаг к яблоне. Протянул руку к ближайшему яблоку. Дернул. Яблоко послушно отвалилось от черенка и осталось на ладони ученого. Минц обернулся, чтобы отдать яблоко Удалову, но в этот момент другое яблоко, сорвавшись с вершины дерева, ударило Минца по лысине. Он резко отскочил в сторону. Но еще два или три яблока успели его задеть. Красные сочные яблоки раскатывались по земле, по двору, и это было удивительное осеннее зрелище. Минц сказал:
— Столкновение головы с яблоком порождает не только болевые ощущения, но и усиливает мыслительные процессы. Мне надо идти.
И Минц поспешил к себе в кабинет, потому что в голове его рождалось новое изобретение, о котором еще было рано говорить.
Листья яблони желтели на глазах и начали осыпаться. Ложкин пошел за корзиной. Соседка Гаврилова пришла с кастрюлей. Наконец соблаговолила спуститься и Ксения. С ведрами. Она с опаской поглядывала на странную яблоню, но плоды все же собирала.
Чтобы не объясняться с женой, Корнелий Удалов сунул в карман яблоко. Ему хотелось поговорить с людьми о загадках генетики. Ему хотелось о них размышлять. Так он дошел до парка. Вечерело. В пивном баре было пусто. Корнелий взял кружку пива, соленую сушку и отошел в сторонку. Там, у высокого столика, стоял знакомый ему Иван Пузилло, которого он угостил яблоком и которому рассказал о событиях прошедшего дня. Пузилло кивал головой, слушал, но думал о своем.
— Ты ешь, — говорил ему Удалов. — Видишь, какое сочное. По всем параметрам настоящее.
Пузилло кивал.
— Перспективы понимаешь? — спросил его Удалов. — Ты их не понимаешь на своем посту директора бани. Мы же с Минцем совершим переворот в сельском хозяйстве.
— Я уже не директор бани, — сказал Пузилло. — Меня перекинули.
— Не суть важно, — сказал Удалов. — Не перебивай. За день наша яблоня даст пять-шесть урожаев. Понимаешь? Возьмем яблоневый сад. Обычных размеров. За сезон — тысяча урожаев. Может, полторы тысячи. Многотонные составы с яблоками и грушами мчатся из Великого Гусляра во все концы страны.
— Многотонные? — спросил Пузилло печально. — Может, не надо?
— Надо. Научный прогресс не затормозишь, — возразил Удалов. — Кроме того, начинаем разводить ананасы. Выбираем жаркий день, за этот день — тридцать урожаев с куста. Пять тонн с гектара. И это в наших условиях, в северной России. Теперь возьмем бананы.
— Этого я и боюсь, — сказал Пузилло. И пошел куда-то.
— Не веришь? — крикнул вслед Удалов. — Приходи к нам во двор. Там первая яблоня растет. Завтра высаживаем на опытном участке.
Тут Удалов заметил, что совсем стемнело, и поспешил домой. Яблоня стояла посреди двора и в сумерках казалась куда более могучей, чем днем.
— Ага, — сказал Удалов, поднимаясь к себе. — Следующий шаг — разведение строевого леса. Утром посадили — вечером готово бревно. Надо будет завтра с Минцем побеседовать. И про ананасы не забыть. Давно хочется побаловаться ананасом.
На лестнице Удалов столкнулся со своей супругой Ксенией. Она несла в руках таз и громко требовала отдать ей на расправу этого самого профессора. Удалов еще не знал, в чем дело, но на всякий случай начал отступать. Далеко он отступить не успел, потому что с улицы ворвалась соседка Гаврилова с большой кастрюлей.
— Издевается? — спросила она. — Издевается над одинокой женщиной.
Женщины остановились перед дверью в квартиру Минца. Удалов осторожно последовал за ними.
— Открывайте, Лев Христофорович, — сказала Ксения притворно ласковым голосом. — Поглядите, что вы натворили.
Минц приоткрыл дверь. Был он в халате и шлепанцах, готовился отойти ко сну.
— Простите, — сказал он. — Чем могу служить?
— Глядите, — сказала Ксения. — Глядите, предатель!
Она подняла таз и подставила его к самому носу Минца.
— Что это? — спросил он.
— Что? Это у вас надо спросить. Час назад это были яблоки.
Удалов протиснулся сквозь толпу сбежавшихся соседей. Заглянул в таз. Таз был полон бурой жижи.
— Только я собралась их ребенку предложить, — говорила Гаврилова, — только собралась… хорошо еще, что не успела.
— А я варенье сварить хотела.
— Ах! — сказал Минц. — Я все понял. Я во всем виноват. Старый дурак. Ну кто же мыслит только до середины? Кто, я спрашиваю?
— Что случилось? — спросил Ложкин. — Объясните, не таитесь.
— Все просто. Мы сняли ограничения с растений. Растения в считаные часы достигают половой зрелости и дают плоды. Но ведь ускоряется все! Понимаете, все! Значит, и гниют их плоды в тысячу раз быстрее. Все, что быстро растет и быстро зреет, так же быстро умирает и рассыпается в прах. Простите меня, люди.
Наступила тишина. Даже буйная Ксения поняла, что профессор не хотел никому причинить зла. И тут все услышали, как во дворе раздаются короткие злые удары. Удалов первым выбежал наружу. В синеве сумерек он увидел, что перед яблоней стоит Пузилло и машет топором, вонзая его не очень умело в толстый узловатый ствол старой яблони.
— Остановись! Что ты делаешь! — крикнул Удалов. — Это же эксперимент! Это же народное добро!
Пузилло словно не слышал. Он еще раз взмахнул топором, и яблоня, обламывая безлистные ветки, тяжело рухнула на землю.
— Варвар! — закричала Ксения. — Мы тебя засудим.
— Судите меня, люди, — сказал Пузилло, роняя топор на землю. — Но у меня не было другого выхода.
— Почему же? — спросил профессор Минц.
— Потому что я пять дней назад назначен директором плодо овощной базы.
— И что?
— А то, что помещение у нас небольшое, скромное. Мне вчера уже грозили выговором за то, что я не успеваю урожай обработать. Растить яблоки — это каждый может. А вот сохранить их попробуйте.
Заведующий базой Пузилло замолчал, понурив голову. Минц подошел к нему и положил руку на плечо.
— Я вас понимаю, — сказал он. — Вы не преступник, а человек, попавший в тяжелые обстоятельства и не нашедший выхода. Но не беспокойтесь. К сожалению, выговор вам не грозит.
— Вы отказались? — воспрял Пузилло.
— Мы отказались, — вздохнул Минц. — Временно.
Он поставил ногу на толстый ствол яблони, и нога провалилась внутрь ствола. Ствол оказался трухлявым.
«Со строевым лесом тоже придется подождать», — подумал Корнелий Удалов. И все же ему очень хотелось побаловаться ананасом.
Родимые пятна
Беда случилась часов в шесть вечера, но сначала никто не сообразил, что же произошло.
Инопланетный корабль в лучах вечернего солнца казался облаком, лишенным четких форм, переливчатым и совершенно безопасным.
Он отделился от облачной гряды и медленно поплыл над лесом, снижаясь к окраине городка, где вдоль пыльных улиц выстроились за палисадниками одноэтажные домики. Над последним, еще новым домом корабль-облако завис надолго, но это не вызвало ни в ком тревоги. Даже собака Тренога, существо на редкость злобное и сварливое, тявкнула раза два на облако, потом забралась в будку и задремала. В тот момент в доме находились Марья Степановна, ее дочь Леокадия и внучка Сашенька, которая была больна ангиной и капризничала. Семенский, муж Леокадии, еще не вернулся с работы.
Очевидцы рассказывали: облако, повисев несколько минут над домом Семенских, вдруг обрушилось на него, окутало дом, как туманом, затем поднялось вновь, набирая скорость, пока не смешалось с прочими облаками и тучами.
Дом исчез. Исчезли также палисадник, заросший сорняками, будка с Треногой и хозяйственные постройки. Осталось пустынное место, где не росло ни травинки, а также квадратная яма от фундамента.
Примерно через пять минут пустоту на месте соседского дома увидела Прасковья Ильинична. Она не поверила собственным глазам, выбежала из дома, потом дошла до границы своего участка, заглянула через забор, но дальше двигаться не посмела, а вернулась в дом и разбудила мужа. Муж сперва отказался идти смотреть на соседский дом, но, видя, что Прасковья рыдает, выглянул в окно и послал жену за милицией.
Старшина Пилипенко прибыл на место происшествия через десять минут. После исследования пустой площадки, вокруг которой собрался уже народ, старшина задал вопрос: