– Ясно.
Она крепко сжала руку Лилы под столом. Глаза мачехи подозрительно блестели. Она встала и просто сказала:
– По-моему, вчера я выпила слишком много шампанского, и теперь у меня совсем нет аппетита.
Эди и ее отец закончили завтракать в полном молчании. Она решила посмотреть, пойдет ли он наверх поговорить с женой. Но он устремился в переднюю и велел принести плащ. Дверь хлопнула. Отец ушел.
Поэтому Эди побежала наверх, и нашла Лилу в окружении горничных и трех сундуков.
– Я уезжаю погостить к родителям. В Бервик-на-Твиде, – сообщила она. Ее лицо приобрело пергаментный окрас, но она не плакала. – Поскольку подагра отца не позволяет ему приезжать в Лондон, я поеду к нему.
Эди присела на стул.
– Мне жаль только, что я пропущу твою свадьбу, – продолжала Лила. – Но насколько я поняла, вряд ли мне есть место в присутствии платья твоей матушки.
– О, Лила, нет! – вскрикнула Эди.
Глаза мачехи переполнились слезами.
– Ты знаешь, как сильно я тебя люблю. Но мысль о том, чтобы стоять в церкви рядом с твоим отцом во время свадьбы и делать вид, будто ему до меня есть дело… нет. Не могу.
– Понимаю, – кивнула Эди, вставая, чтобы обнять ее. – Правда, понимаю.
– Загородный дом моих родителей недалеко от шотландской границы, так что я нанесу тебе визит, прежде чем… если вернусь в Лондон.
Она с трудом сглотнула.
Эди прижала мачеху к себе. Ее сердце ныло. Она открыла рот, чтобы сказать, что отец наверняка приедет за женой… и тут же закрыла. Вполне возможно, что граф не станет трудиться вернуть Лилу.
– Главное, чтобы ты, дорогая, была счастлива со своим великолепным шотландцем, – прошептала Лила, целуя ее в щеку.
И точно, граф, вечером приехав к ужину, безразлично заметил, что в маленьком городке на границе с Шотландией просто нечего делать.
– Моя жена не найдет там развлечений и, конечно, очень быстро вернется. Не вижу причин тратить время и энергию, отправляясь за ней.
– Если бы ты только был к ней добрее, – взмолилась Эди. – Она обожает тебя.
– Ты не знаешь, о чем говоришь, – отрезал отец.
– Я знаю, что ты ее любишь. И все же обращаешься с ней, как с ничтожной наложницей. Словно факт, что ты ведешь себя, будто имеешь право учить всех морали, означает, что все должны склоняться перед тобой, когда ты проходишь мимо. Я знаю, что она любит…
Не дожидаясь конца фразы, отец встал и вышел. Эди вздохнула. Грубость его была признаком чрезвычайного возбуждения, учитывая, что он ставил хорошие манеры рядом с благочестием, а может и выше.
Дом был странно притихшим без хрипловатых взрывов смеха и пронзительного голоса Лилы, выкрикивавшей совершенно возмутительные реплики.
На следующий день за вторым завтраком лицо графа было еще более отчужденным, чем всегда. Впервые на памяти Эди отец покачал головой, когда она спросила, не хочет ли он сыграть дуэтом. Когда стало ясно, что убедить его невозможно, Эди удалилась к себе и играла несколько часов. Но музыка звучала такой же пустотой, какая теперь поселилась в ее сердце.
Позже появился Гауэйн и предложил немедленно обвенчаться. Говорил он герцогским тоном, не допускавшим возражений. Отец не рассердился, как сделал бы раньше. Но тут Гауэйн добавил, что, по его мнению, абсурдно оставаться в Лондоне только для того, чтобы умаслить сплетников, и что все, кто желает верить неприличным слухам, могут отправляться в ад. Граф и тут не стал спорить, просто соглашался на все, чего требовал герцог.
В последующие дни он умудрился сохранить то же деревянное выражение лица до самого утра свадьбы Эди. Она спустилась вниз в платье Лилы, потому что, как оказалась, платье матери было катастрофически изъедено молью.
Эди не привыкла хвастать своей внешностью, но видела, что платье Лилы удивительно ей идет. Блестки переливались на свету, и наряд выглядел так, словно был сшит из бриллиантов. Маленькие рукавчики и облегающий лиф с глубоким вырезом, выгодно подчеркивающим грудь. Ткань падала грациозными складками до самого пола. В волосах сияли драгоценности, как у Лилы, только Эдит носила материнские опалы, а не жемчуга мачехи.
Именно в этот момент по каменному лицу отца словно пошли трещины. Он отпрянул, в глазах стыла мука. Но граф поклонился и объявил, как всегда, спокойно и бесстрастно:
– Дочь моя, ты прекрасно выглядишь.
И даже когда они вошли в Вестминстерское аббатство, отец не выказал ни малейшего признака сожаления по поводу того, что рядом не было Лилы.
Эди, с другой стороны, отчаянно хотелось, чтобы Лила оказалась тут. Более того, ей было страшно даже думать о том, что отец остается один, в пустом доме, где гуляет эхо, в обществе лишь четырех виолончелей, какое бы утешение он ни находил в игре на них.
Они решили, ввиду отсутствия Лилы, отказаться от всякого рода приемов. Поэтому, после короткой церемонии вернулись в дом графа, где в удивительно сердечной атмосфере разделили завтрак, в течение которого все трое тщательно избегали всякого упоминания о графине.
Вместо этого, по мнению Эди, Гауэйн и лорд Гилкрист прекрасно проводили время, нещадно критикуя британскую налоговую систему, особенно усилия некоторых крайне бесчувственных политиков снова ввести персональный подоходный налог, призванный лишить двух таких невинных людей, как оба аристократа, их законной прибыли. Эди переводила взгляд с отца на мужа, впервые понимая, что между ними много общего. Странная мысль, которую она решила обдумать позже.
Во второй половине дня, когда она переоделась в шикарное новое платье и слуги герцога увезли все ее сундуки и вещи, пришло время прощаться. Гауэйн ожидал у экипажа, окруженный таким количеством ливрейных грумов, что выглядел членом королевской семьи.
Эдит взяла руки отца в свои и попыталась в последний раз:
– Папа, привези ее назад.
Он кивнул, но так сухо, что она поняла: это означает, что отец услышал ее, и не более того.
Что еще Эди могла сделать? Только подняться в экипаж. Она больше не леди Эдит. Не миротворец в доме Гилкристов. Не незамужняя дочь хозяина.
Она – герцогиня Кинросс. А напротив сидит ее муж.
И ее муж…
Гауэйн выглядел абсолютно спокойным и непроницаемым. Но Эдит знала правду: он так же сильно тронут церемонией, как и она сама.
Когда Стантон обещал любить ее, утешать, почитать и хранить в болезни и здравии, Эдит почувствовала, что краснеет при виде выражения его глаз. У нее перехватило дыхание, и она вцепилась в его руку, словно без этой опоры не могла держаться на ногах.
Она в жизни не думала, что свадебные обеты могут означать так много и что ей так повезет найти единственного в мире мужчину, который был создан именно для нее.