Читать интересную книгу Корабль дураков - Грегори Нормингтон

Я, однако, не сразу сдвинулся с места и еще долго стоял обдирая содранную кожу с разбитых костяшек. Я вполне отдышался, но все равно медленно сосчитал до десяти, чтобы успокоиться окончательно.

Потом я обернулся.

У меня за спиной возвышалась летящая арка – побольше, чем в самом огромном соборе, – запечатанный вход на Верхние ярусы. Я оказался запертым на пятачке размером не больше кладовки. Впереди был сплошной кирпич. Однако слева я скорее почувствовал, чем разглядел в полумраке, неровность в каменной кладке. Я подошел и осторожно провел рукой по стене. Разбитый камень, расщепленное дерево. А чуть выше – трещина, словно шов темноты. Пустота. Проходя вдоль стены, я случайно задел ногой стопку бумаг, листы разлетелись, как стая испуганных голубей. Еще через пару шагов я споткнулся о какую-то низкую выпуклость и упал. Сущность бумаги в определенных пределах изменчива и многогранна: бумага – это отчасти Воздух (легкость ее составных элементов), отчасти Вода (ее обращение с примесями и инородными телами), отчасти – удушающая Земля. Впереди, насколько хватал глаз, простирались бумажные горы, сплошь отвесные склоны и глубокие карьеры. Я пересек этот бумажный завал на четвереньках. Листы из верхнего слоя скользили у меня под руками; то и дело я замирал на месте из страха, что меня снесет бумажным потоком. Уже очень скоро я понял, что никуда не продвигаюсь, потому что на каждый дюйм продвижения вперед приходится по три-четыре дюйма скольжения назад. Не знаю, что мною двигало: отчаяние или отвага, – но я начал рыть ход в бумагах, разгребая их прямо руками, как кролик роет нору в прелых листьях. А потом меня как будто схватила невидимая рука и выдернула из бумажного холма наружу, в вихре разлетевшихся листов. Я себя чувствовал, как лосось, выпрыгнувший из ревущего водопада в тихую заводь. Я оглянулся и увидел, что вывалился в соседнюю комнату сквозь пролом в стене, в который все еще сыпались листы бумаги. Судя по неровным краям и свежераскрошенному кирпичу, этот пролом прорубали здесь наспех, и он явно не предполагался в изначальном проекте.

Передо мной простирался длинный и темный коридор, сужающийся в перспективе. Но, как оказалось, это была всего лишь картинка, ложный образ – не прошел я и пары метров, как налетел лбом на разрисованную стену. Ударился я неслабо и даже тихо ругнулся себе под нос; в этом безлюдном месте мой голос был словно заблудший и чужеродный звук. Что мне делать? Куда идти? Это было похоже на бессвязный бредовый сон, который вдруг воплотился в реальность. С досады я пнул по резному плинтусу.

Плинтус сдвинулся с места.

Должно быть, я привел в действие какой-то потайной механизм. С натужным скрипом в стене приоткрылась дверь. Низкая, не больше двадцати дюймов в высоту, деревянная дверь, на которой еще сохранились следы былой лакировки. Дверь, вполне подходящая для кукольного дворца или для детского домика. Я невольно рассмеялся, опустился на колени и повернул крошечную медную ручку.

Дверь открылась в короткий проход: унылый, сырой и промозглый, с неровными, даже как будто ребристыми стенами. Присев на корточки, я заглянул туда и обнаружил, что коридорчик ведет в библиотеку; я в жизни не видел такой огромной библиотеки. Как мне хотелось туда – к этим заставленным книгами полкам, к этим толстым томам! Но было очень непросто протиснуться сквозь тесный проход. Куски битого кирпича впивались в ладони и в колени. Я ободрал лоб, и кровь заливала глаза, мешаясь с потом; во рту был устойчивый привкус соли и меди. Уже у самого выхода коридорчик сузился так, что я совсем было отчаялся пролезть. С тех пор как Платон описал своего Возничего, Человек продолжает оплакивать в себе Зверя. [37] Но в тот день мне бы точно пришел конец, если бы я полагался на один только Разум. Меня спасла злость, телесная ярость против которой ничто не устоит – напряжение накапливалось во мне, пока я весь не превратился в крик, в первый вопль новорожденного младенца. Как пробка из бутылки, вылетел я во внутреннюю область Башни.

Библиотека представляла собой круглый зал, огромное «О». Повсюду – книги, в таком избытке, что их с лихвой бы хватило, чтобы повергнуть в священный страх самого Мафусала. [38] Семь винтовых лестниц расходились из центра круга и поднимались до самого потолка, к верхним полкам. Потолок был украшен мозаикой в виде небесного свода, когда-то яркой, а теперь поблекшей. Мне показалось, что я разглядел Плеяды и планеты на коленчатом вале Бога. Мне захотелось подняться повыше, чтобы все рассмотреть. Но я побоялся. Лестницы были какие-то хлипкие: они опасно зашатались, когда я попробовал их потрясти. Так что я стал рассматривать нижние полки. Начав с «Гадеса», я вытащил наугад с полки «Гематологию», «Агаду» и «Жития святых»; на «Хайку» (ярдов через тридцать) я сдался. Надо добавить, что книги не только стояли на полках, но и лежали стопками на полу, причем в совершеннейшем беспорядке, то есть не по алфавиту. Я смотрел на эти залежи знания и думал, что их, может быть, принесли сюда из каких-то других помещений на Верхних ярусах. Спасли от забвения и небрежения… но как? Стащили их вниз по предательским шатким лестницам… кто-то ведь потрудился, но кто?

Я все же решился: выбрал самую крепкую с виду лестницу и полез наверх. Книги смыкались вокруг меня все теснее, и вот сомкнулись совсем. Очередной тупик. Но я был смышленым юношей и уже понял, что надо делать: я принялся надавливать на корешки – просто так, наугад, – и уже очень скоро нашёл потайной рычаг, книгу, которая чуть выдавалась из общего ряда. Я надавил на «Hortus Paradisus Terrestris», и у меня над головой открылся проход: книжная полка отъехала в сторону с тихим стоном.

Мне опять пришлось лезть по тесному, узкому коридору, который привел меня во вторую библиотеку, точно такую же, как и первая. Там тоже было прибежище для бездомных книг. И те же самые семь лестниц расходились из центра зала: вернее, три лестницы еще стояли, а остальные четыре давно обрушились. Книги на полках начинались с «Parloir aux Pitres» и заканчивались «Перпендикулярным узором», что непременно повергло бы меня в уныние, если бы я не отвлекся на размышления об изобретениях брата Нестора. Ибо в этой второй библиотеке я обнаружил его работы: они занимали почти всё свободное место на полу – запыленные и никому не нужные. Я приподнял пару ближайших холстов: рычаги, рукоятки, шпиндели. Но больше всего меня заинтересовали царапины на полу. Судя по этим глубоким шрамам в мраморе, здесь явно передвигали какие-то тяжелые приспособления. Разумеется, проследить, куда или откуда они ведут, не составляло труда. Они упирались в глухую стену. Никаких проблем: я принялся нажимать на все книги подряд, и в конце концов дверь открылась. За ней обнаружился крутой спуск в виде желоба, прямой откос в никуда. Я мог только догадываться о том, что находится там – внизу. Шарнирные кости забракованных образцов, кладбище изобретений.

Наверху что-то скрипнуло, как будто дерево застонало. Я запрокинул голову, так что кожа на горле натянулась почти до предела. Одна из панелей на потолке, до этого плотно закрытая, теперь открылась. Меня как будто парализовало: я не мог отвернуться, не мог отвести глаз, хотя именно этого мне и хотелось. Там была голова. Она показалась всего на мгновение, но и этого было достаточно. Голова была маленькая, даже с учетом расстояния, и какая-то дефективная, как у карлика; замотанная бирюзовой шалью. Глаза – большие и красные, как у альбиноса (собственно, это и был альбинос); и еще я заметил толстые кожаные перчатки, отчего руки этого существа походили на медвежьи лапы. Я крикнул:

– Стой! – и существо тут же исчезло. Панель в потолке закрылась.

Что мне еще оставалось, кроме как броситься в погоню? Лестница тряслась и дрожала подо мной. Но все-таки выдержала. Добравшись до самого верха, я принялся лихорадочно ощупывать книги на ближайшей полке в поисках отпирающего механизма. Я даже не помню названия книги, которая открыла проход: я вообще не читал названия, я просто давил на корешки, и все. Я протиснулся в узкий лаз, оцарапав при этом шею.

В третьей библиотеке не обнаружилось никаких следов карлика. Но здесь зато не было лестниц, так что мой страх перед бесконечными повторениями стал потихонечку отступать. Я не сумел прочитать названия книг на полках, потому что не знал этого алфавита: сплошь узелки и петельки. Но самое главное отличие этого зала от двух предыдущих заключалось в том, что здесь пол был голым. Было приятно на это смотреть: никаких книжных завалов, никаких заброшенных изобретений. Идеальный порядок. А потом свет погас, и все погрузилось во тьму.

Это была абсолютная тьма, непроницаемая и сплошная – безо всякого рассеянного сумеречного свечения, которое позволяет глазам постепенно привыкнуть к сумраку. Как будто глубокие, первозданные воды хлынули в некую брешь в Пространстве. Отгородившаяся от Природы, замкнутая на себе, Башня была самой тьмой. Тьма… тьма, которую не прогонишь: она ждала, она ждет, когда Вселенная сама устремится к ней. Конец Творения, предельный итог – мир без света. Когда звезды, и луны, и бесконечные огоньки созвездий, и все, что было, и есть, и будет, всосется в некую крошечную частицу, что меньше пылинки, и все опять погрузится в Хаос.