уважаем, знаменит безо всякого насилия. Ты бы перестал быть посторонним.
– Мещанство, – прошипело из отражения сгоревшее лицо.
Злого, уставшего и трезвого шеф-душевника вернули, как и обещано, вечером. Допрос проходил, по его словам, «странно». Рофомма словно никто не желал слушать, листки с башмаком не приняли к делу, сказав, что ему показалось и что это наверняка чья-то шутка.
– У Подкаблучника там свои, – заключил он, Дитр с ним согласился. Он не знал, что делать, если в случае угрозы нельзя обратиться в полицию – он сам в другой жизни был полицейским, и к нему спокойно обращались в случае угрозы. Дитр Парцес привык к государству без ржавчины. – Жду, когда мне доставят её прах, поставлю к родительским черепам. Друзья должны покоиться вместе. Нет ничего важнее дружбы.
* * *
После ночи в роте солдат Равила рассказывала всем, что переспала с полусотней человек, и теперь перед славной смертью в бою они будут вспоминать её лицо. На деле это не было правдой. Леара, как и все глашатаи, заботилась о девушках, исполнявших «тёплый долг» перед солдатами, и поэтому после третьего партнёра отправила Равилу к себе домой – девушка ей понравилась. Старшая дочь Эрца-Скорпиона видела в ней негаснущее ирмитское пламя. К тому же отец у Равилы тогда был майором пограничных войск в Акке, девочка была ей ровней. Равила рассказывала за завтраком, сколько дочерей она родит от героев и как их назовёт, когда к столу приползла восьмилетняя, осиротевшая, пустая, но уже осознавшая свою разрушительную мощь Эдта.
– Ты не родишь дочерей. У тебя не будет девочки.
От героя не будет и от обычного тоже, – сказала она, а Равила, почувствовав своё сердце и зрачки, поняла, что девочка не отсталая и не врунья.
С Леарой она так и дружила, но Эдту возненавидела, хотя за долгое время обучения в Кампусе уже успела забыть, как выглядит злая предсказательница. Даже когда на третьем курсе института ей разбили сердце, она помнила лишь слова, а не саму Эдту.
Ни Дирлис, её на тот момент ближайший приятель, ни другие однокурсники не знали, как, почему и зачем Равила Лорца влюбилась в Апфела Зенеца из скорой помощи. Он смеялся над собственными шутками и умел метко стрелять по воробьям, на героя он мало походил. Но Равила уже поселилась с ним в столичном пригороде и собралась замуж, а он рассуждал, какие у них будут дочери – наверняка станут не меньше, чем шеф-врачом или Министром. А потом Апфел её бросил. Спросить, о чем она сломалась, никто не решился, и лишь странный высокий парень, который вечно курил отдельно ото всех, предложил ей огня, когда увидел, что она, спрятавшись за колонной, плачет, ломая спички.
– Я каждый день вижу его на Больничной дуге! – вдруг воскликнула она, хотя молодой человек не успел её ни о чем спросить. – Каждый, проблудь, сраный день! Хоть бы он исчез! Дочерей, вишь ты, не рожу – и сразу пустоцветка, недоженщина! Какая я недоженщина?!
– В тебе огонь, – глухо прошелестел Рофомм. – Увидеть бы его. Никому не давай от него прикурить.
Равила нагнулась над его спичкой и вдохнула сквозь папиросу.
– Ну спасибо тебе.
Рофомма она знала лишь шапочно и по словам Леары. Все ребята на медицинском были из врачебных династий, как Дирлис, или из очень зажиточных семей, как она. Ребус же был сыном простой аптекарши – правда, гралейцы с курса говорили о нём как-то по-особенному. Не нравился он ей не потому, что был нелюдимом со спичками, а из-за Леариной всемирно-глазастой сестры, которую взяла под опеку мать Ребуса.
Чтобы загладить паузу, Равила спросила юношу, выбрал ли он специализацию. Он ответил, что пойдёт на душевника. Наверное, несколько дней назад Равила бы рассмеялась, что откровенно ненормальный тип собирается лечить душевные изъяны – он бы ещё на лёгочника шёл. Но Равила задумалась, когда он спросил её. Тело барахлит и бестолково кровоточит каждые двадцать восемь дней, даже самая тщательная муштра и самый тёплый уход не заставят тело жить как надо. Лишь душа остаётся крепкой, даже у человека с разбитым сердцем. И Равила ответила:
– Да и я тоже, пожалуй, пойду на душевника.
А на следующий день Апфел Зенец пропал с Больничной дуги. Поговаривали, что он, весь в синяках и ссадинах, испуганный, как псина, притащился к шефу и потребовал уволить его одним днём. В полицию Апфел не обращался, но слухи быстро разошлись по Кампусу, и чудак со спичками перестал казаться таким уж безобидным.
Равилу от него оттаскивал Дирлис, шипя, чтобы не бросалась на сумасшедших с кулаками, а Рофомм, которого оторвали от марша, снова принялся отбивать аккорды. Костяшки пальцев у него посинели после недавней драки. Кеа, полицейская курсантка, в отличие от других, взирала на него с восторгом.
– Ты избил придурка из скорой? – сразу и в лоб спросила Кеа. Она умела подобрать нужную интонацию – ей через несколько лет предстояло работать с преступниками.
– У нас возникла телесно усиленная дискуссия, – Рофомм, не обращая внимания на сокурсников, продолжал играть. – Наверное, не надо было принимать эритру перед обсуждением… его ухода.
– Это бодрящая настойка такое с людьми делает? – удивилась Кеа.
– Он не её пьёт, а перегоняет эритру в порошок и снюхивает, – с отвращением поведал Дирлис. – Прожжёт однажды нос – и будет знать.
– Да куда ты лезешь вообще, хмырь?! – взвизгнула Равила, но ничего сделать не смогла – Дирлис крепко зажал её руки за спиной.
– Ты сама сказала, что не хочешь видеть его на Больничной дуге, – спокойно ответил Рофомм.
– Это он всего лишь её бросил, – протянула Кеа, поблёскивая глазами. – А если б там было что похуже – более весомый повод, скажем, изнасилование? Тогда что бы ты сделал? Убил? – Кеа даже облизнулась, разглядывая бугрящиеся под рубахой пианиста мышцы.
Рофомм даже остановился и нахмурился, рука его нырнула в карман. Вытащив коробок спичек, юноша принялся грохотать им над ухом, словно спички знали ответ. – Нет, убивать я бы не хотел. Пришлось бы забыть про эмоции и обратиться в полицию. В случае обычного ублюдочного поведения полиция тебе не поможет, потому что нарушение тут не телесное, а всемирное, и поэтому пришлось побить.
– А тебе нравилось его бить? – жадно спросила Кеа, не замечая, как на неё смотрят сокурсники. – Ты испытывал удовлетворение, когда он вскрикивал от боли? Когда на его теле проступали следы? И какое удовлетворение это было? Откуда оно исходило? Из головы, из груди, из паха?
Рофомм уставился на неё как на извращенку.
– Нет же. Я просто хотел, чтобы он свалил с Больничной дуги и не расстраивал Равилу. Я чувствую её боль, мне не нравится.
Человеку тяжело предложить кому-то дружбу, никто никогда не делает этого напрямую, а Равила Лорца была