— Как думаешь, она рассказала ему о нашем предложении?
— Не знаю. Он вел себя совершенно обычно.
— Ну, это как раз ни о чем не говорит. Выдержки ему не занимать.
— Послушай, я никак не возьму в толк, зачем она тебе нужна? Мало ли экзальтированных барышень в наших рядах…
— Помилуй, мадемуазель Берг никак не назовешь «экзальтированной барышней». Напротив, она весьма не глупа и умеет держать себя в обществе. Такие как она могут быть полезны в нашем деле. Но ты прав, меня интересует вовсе не она, а её жених.
— Будищев? Но он ведь абсолютно аполитичен!
— Не скажи. Скорее, абсолютно скрытен.
— Но отчего ты так думаешь о нем?
— Ты слышал о группе Крашенинникова?
— Разумеется!
— Я почти уверен, что Будищев входил в неё.
— Это невозможно!
— Почему?
— Но он…
— Осторожен? Замкнут? Хорошо стреляет?
— А при чем тут это?!
— Видишь ли, в чем дело, — начал объяснять мичман, плеснув себе и Павлу коньяка из графинчика, — Во всей этой истории с убийством великого князя Алексея есть одна неувязка. Как вчерашний студент Назимов ухитрился попасть с такого расстояния, да ещё из револьвера? Прозит!
— Прозит! Так ты думаешь…
— Я вполне уверен, что у него был хороший учитель.
— Но почему именно Будищев?
— Из-за его невесты. Я не говорил тебе прежде, но она тоже входила в группу Крашенинникова.
— Невероятно!
Всё услышанное Сутолминым было настолько неожиданно и интригующе, что он даже отставил в сторону столовые приборы и, возбужденно вскочив, несколько раз прошелся туда-сюда по занятому ими кабинету.
— Каково?! — воскликнул он.
— И это ещё не всё, — продолжил Дружинин, довольный произведенным эффектом. — Именно после этого они и сошлись с Гедвигой.
— Это точно?
— Совершенно. До этого она была подругой самого Ипполита. Именно он нас и познакомил.
— И что же ты хочешь?
— Чтобы он сделал то, что до сих пор никому не удавалось. Убил царя!
— Тише, прошу тебя, — переполошился Сутолмин. — Нас могут услышать!
— Хорошо-хорошо, — с лёгкой усмешкой отозвался Дружинин.
— Ты думаешь, он согласится? — спросил инженер-механик, устыдившись своего испуга.
— Полагаю, да. Особенно, если не оставить ему иного выбора.
— О чем ты?
— Да так. Наш общий друг, кажется, очень увлечен этой модисткой…. Чего не сделаешь, ради любимой женщины!
— Ты меня пугаешь.
— Что-то ты, Павел, стал слишком пугливым! Ладно, не делай такое лицо. Тебе не о чем беспокоиться. Просто устрой нам встречу с твоим соседом, а все что нужно я скажу ему сам.
— Хо-хорошо, — нервно кивнул Сутолмин. — Когда?
— Лучше всего — завтра. Не будем терять время.
— Я, я передам.
— Ты уже уходишь?
— Мне пора, — заторопился тот. — Думаю, что Будищев уже вернулся домой. Самое время с ним поговорить.
— Вероятно, ты — прав. Что же, ступай, коли так. Всего доброго.
— До свидания.
Оставшись один, Дружинин вызвал полового и заказал ещё коньяка. Хорошо выпив, он с удовольствием закончил трапезу. Затем расплатился и, не забыв щедро оделить прислугу чаевыми, и отправился к себе.
— Не прикажете ли извозчика кликнуть? — согнулся в почтительном поклоне швейцар — могучий старик из отставных матросов с медалями на груди.
— Не стоит, братец, — благодушно отозвался офицер. — Хочу пройтись.
— Как вам будет угодно.
Идти ему и впрямь было недалеко, мороз только начал придавливать после дневной оттепели, под ногами мягко поскрипывал снежок и подвыпивший мичман погрузился в размышления. Мысли у него, надо сказать, были самые возвышенные. Мечталось о свободе и о всеобщем благе, на алтарь которого лучшие люди России и он в том числе, были готовы положить свои жизни. Надо же дать, наконец, свободу многострадальному народу.
— Помогите, барин! — вырвал Дружинина из размышлений чей-то простуженный голос.
— Что! Кто здесь?
— Я это, — взмолился какой-то бородатый оборванец. — Помогите, ради Христа.
— Фух, напугал, скотина!
— Чего тебе?
— Барин, не дайте пропасть без покаяния. Пожалуйте на опохмел, а то Богу душу отдам…
Выпей Дружинин чуть меньше, он, возможно, обратил внимание, что местность для попрошайничества не самая подходящая и что пропойца какой-то подозрительный, но французский алкоголь горячил кровь и туманил разум.
— Пшел вон! — замахнулся он на нищего, но в этот момент что-то ударило его по затылку и мир, бывший только что таким ярким и разноцветным, погрузился во тьму.
Теме временем, простуженный оборванец и его неведомо откуда появившийся сообщник подхватили потерявшего сознание офицера и потащили его за угол. Затем раздался звук ударов, после чего злоумышленники вышли, и как ни в чем не бывало, пошли по улице. Удалившись от места происшествия на достаточное расстояние, нищий снял с себя свой ужасный дранный армяк и бороду, мгновенно превратившись таким образом во вполне прилично одетого мещанина.
— Спасибо, Федя, — поблагодарил его сообщник. — Выручил.
— Не за что, — хмуро отозвался тот. — А он и впрямь, бунтовщик?
— Хуже, дружище. Он — провокатор. Ходит тут — людей с толку сбивает. Потом их в кандалах на каторгу, а таких как он в худшем случае в другое место переведут.
— Ладно, граф, мне за тебя не в первый раз грех на душу принимать. Одним больше, одним меньше…
— Господь с тобой, Фёдор! Ты за кого меня принимаешь? От переломанных ног не умирают, разве что пропаганду вести труднее становится. Хотя я ему, кажется, ещё и челюсть сломал.
— Так ты его не того…
— Да что я, изверг какой? Пусть в больнице полежит, да к нам с Гесей не лезет с разными глупостями.
— А он нас не признает?
— Братан, да тебя с этой бородищей родная матушка бы не опознала, где уж тут пьяному офицеришке!
— Тогда ладно.
— Ну, вот и славненько. Пойдем, Федя, пока ветер без сучков.
— Погоди, Граф…
— Что ещё?
— А ежели он от вас госпожой Гедвигой не отстанет?
— Даже не знаю. Тогда случай будет признан неизлечимым и их благородие отправится под лёд.
— Так может и не надо ждать? Одним разом…
— Интересное предложение! Вот за что я люблю простых русских мужиков, так это за их доброту и неистребимую склонность к милосердию.
— Ну а чего лишний раз мучать, все же христианская душа, хотя и заблудшая!
— Блин, шевели копытами, гуманист хренов, а то пока чухаемся, этого убогого и впрямь найдут!
— Ой!
— Что опять не слава Богу?
— А он не замерзнет?
— Ё-ё-ё… всё, у меня цензурные слова кончились. Ты уж определись, твою дивизию, чего хочешь, добить или спасти!
Сутолмин, придя домой, к своему удивлению не застал Будищева, а потому не смог с ним переговорить. Мадам Барская, не смогла или не захотела пояснить своему постояльцу причину отсутствия Дмитрия. Старушка, вообще, в последнее время, крайне неохотно общалась с инженер-механиком. Похоже, она считала, что тот поступил не по-товарищески, устроив Дружинину встречу с невестой своего друга. Прочие постояльцы тоже не горели желанием поговорить, к тому же, они скоро разошлись, оставив Павла одного.
Идти к себе в комнату не хотелось, поэтому он присел возле камина и стал ждать возвращения Будищева. В какой-то момент он задремал, а когда проснулся, увидел рядом с собой Дмитрия, мостившего на огонь медный чайник.
— Агусеньки, Паша, — засмеялся тот. — Приснул, брат?
— Немного, — смутился Сутолмин. — А ты где был так долго?
— Служба, — пожал тот плечами. — Проголодался, сил нет, а домой опоздал. У Елизаветы Петровны, сам знаешь, не забалуешь. Вот, купил колбасы и ситного, да чайник ставлю. Присоединишься?
— Благодарю, — помотал головой инженер-механик, — но я сыт. Пообедал в ресторане.
— Ну, нам так не жить, — с комическим видом пожал плечами кондуктор. — Мы люди маленькие, нам в рестораны путь заказан. [58]