— Потомок, но не наследник. Сундьята был крестьянином-полководцем. А Салиф — гриот[128]. Какой же он правитель? У нас правители должны воевать или возделывать землю. А гриоты — это другие. Если землю будут возделывать другие, толку не будет.
— Но ведь ты и сам не занимаешься ни земледелием, ни военным делом.
— Я охочусь. Правители могут быть еще и охотниками, а из охотников получаются целители, потому что они знают растения и видят, как лечатся животные. Можно сказать, я учусь на врача.
— А чем же должны заниматься «другие»?
— Другие — это гриоты, кузнецы и рабы. Среди кузнецов есть обычные ремесленники, а есть те, которые делают обрезания мальчикам и девочкам. Потому что у мальчика надо обрезать женскую плоть, а у девочки мужскую. Главный кузнец — это наш главный жрец. У бамбара так. А рабы — это даже не бамбара, это белла. Белла когда-то были бамбара, но потом они попали в плен к туарегам и потеряли свои корни. Поэтому теперь они — рабы. А про гриотов все знают… Знаешь про гриотов? Гриоты — это поэты и адвокаты. Они хранят историю, и если назревает конфликт, мы вызываем гриота, чтобы он рассудил, кто прав. Есть еще такое правило: если фульбе или гриот приходит к тебе с просьбой, ему нельзя отказывать.
— Погоди, а фульбе тут при чем? Ведь это другое племя.
— Фульбе нельзя отказывать, потому что они считаются двоюродными братьями бамбара. А гриотам нельзя отказывать, потому что они гриоты. Поэтому они у нас часто на высоких постах. Попросил гриот, чтобы его племянника устроили работать, например, в какую-нибудь фирму, значит, надо выполнить. Все говорят «коррупция», а это никакая не коррупция, это традиция… Мали-мали! — Адама поднял стакан.
— Santé![129]
— Вот-вот, по-французски говорят «santé!» или «tchin-tchin». Немцы, те говорят… Как они говорят? «Prost», да? А у нас говорят «мали-мали». Знаешь, откуда это пошло? Это когда наш бывший президент приехал в Китай, китайский президент принимал его у себя и за обедом сказал «tchin-tchin». А наш-то решил, что он сказал «Chine-Chine!»[130]. И чтобы показать, что и он не хуже, ответил: «Мали-Мали!» Вот с тех пор у нас все так и чокаются: «мали-мали!» Кроме мусульман, конечно. Мусульмане не чокаются, они только молятся.
* * *
Поломка джипа заставила нас несколько изменить маршрут, но, как известно, все пути ведут в Тимбукту, в том числе и водные. В портовом городе Сегу мы наняли полубаркас, дабы пуститься в плаванье по реке Нигер, знаменитой своими смертоносными микроорганизмами. Говорят, стоит белому человеку окунуть руку в мутно-зеленую воду Нигера, как с руки немедленно начинает сходить кожа, точно от серной кислоты. На коренных жителей это проклятие не распространяется, как явствует из обыденной картины портовой жизни: голые люди вперемешку с грузовыми машинами и домашним скотом день-деньской купаются в великой реке. Тут же, на берегу, располагается городской рынок, зрелище не для слабонервных. На рынке пахнет навозом, помоями, тухлой рыбой. Полчища мух облепляют разлагающиеся трупы животных. Толпы калек и торговцев облепляют меня, диковинного тубаба. На земле разложен товар: громадные соляные слитки, сушеные листья баобаба, ослепляющая цветовая гамма зловонных специй. За продуктовой секцией — изделия из керамики, калебасы, одеяла и накидки. Выделка шкур, гончарное производство, кузнечный цех. Тощие подмастерья лет десяти-одиннадцати орудуют тяжелыми молотами, сооружая баркасы.
Ближе к вечеру наша лодка была готова, и мы поплыли на север, периодически причаливая к берегу, где виднелись глинобитные деревни, населенные племенами бозо и фульбе. Солнце не садилось, а буквально растворялось в жарком бесцветном небе над целлофановыми пакетами, которые свисали с веток баобаба наподобие елочных игрушек. Баобаб — царь Сахеля. Из его листьев готовят слизистый соус, из плодов — вязкий напиток молочного цвета, основной источник витамина С, а из коры вьют веревки. Попросту говоря, кроме баобаба, здесь ничего не растет.
Всюду пространство. Люди в балахонах и широкополых соломенных шляпах, бредущие по линии берега-горизонта, издали машут проплывающему баркасу. Деревенские женщины в нарядных платьях толкут зерно на фоне пыльного запустения. Дети выбегают навстречу пришельцу, доверчиво и бесцеремонно берут за руку и, установив контакт, возвращаются к своим занятиям. Бозо — рыбаки, а фульбе — скотоводы, но бытовых различий между поселениями тех и других невооруженным глазом не разглядеть.
Надо сказать, что если рыболовный промысел на берегах Нигера вполне естественен, то такой род деятельности, как скотоводство, кажется абсурдом, ибо из подножного корма здесь имеется только песок. Когда же, проплывая мимо какой-нибудь деревни, ты наводишь бинокль на стадо коров, спустившееся к водопою, удивление перерастает в ужас: перед тобой живые скелеты, олицетворение голода. Вот одна из коров в изнеможении опускается на песок, и ее немедленно окружает толпа улюлюкающих детей. Ты поражаешься детской жестокости, тому, с какой радостью они сбегаются посмотреть на смерть животного. Но ты ошибаешься: корова вовсе не собиралась умирать. Через несколько минут толпа расступится, и ты поймешь, что стал свидетелем невероятного: у существа, находящегося на грани издыхания, родился теленок. Чу́дны дела Твои, Господи. Наблюдающий за жизнью парнокопытных в Мали может увидеть немало чудес. Например, то, как молодой бычок поднимается на задние лапы, чуть ли не залезает на дерево, чтобы пощипать полуувядшие листья. И все-таки главная загадка — почему вообще фульбе упорно продолжают заниматься скотоводством. Ни о мясе, ни о молоке там не может быть и речи.
— Для чего они держат этих коров?
— Священное животное. Оно напоминает им о плодородии тех земель, откуда они пришли.
— А откуда они пришли?
— Этого никто не знает. Мы даже не знаем их настоящего имени. В разных местах они называют себя по-разному: фульбе, фулани, пёль. Но они говорят, что когда-то у них было свое царство, которым правил человек по имени Усман. А где и когда это было, не помнят. У нас говорят, что память фульбе — это теленок, сосущий вымя мертвой матки.
В каждой деревне над круглыми жилищами из кирпича-сырца возвышался фасад песочной мечети, кое-где облицованной сланцем. Конические башенки и минареты, пронизанные торчащими наружу балками перекрытий. Чем ближе знакомишься с архитектурой суданских мечетей, тем труднее понять, как это сделано, как вообще могло возникнуть. И в самом деле, откуда взялись эти колонны, пилястры и арки, продольные и поперечные нефы, невероятные замки из песка? Ведь во всех остальных проявлениях рукотворный мир обитателей внутренней дельты Нигера до предела минималистичен — и, кажется, не может быть другим, учитывая условия, в которых развивалась их цивилизация. Интерьер традиционного жилища отсылает к пещерному быту далеких предков; максимум комфорта — это подстилка из ткани боголан на земляном полу. С другой стороны, может быть, это и естественно: чем сложнее здание веры, тем проще быт. В подтверждение моих домыслов на окраине одного из поселков нам неожиданно предстала современная пятиэтажка, непонятно кем и когда построенная. Как и следовало ожидать, дом пустовал: ни рыболовы-бозо, ни скотоводы-фульбе даже не посмотрели в сторону современности, предпочитая свое незамысловатое зодчество.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});