Читать интересную книгу Правила игры - Олег Егоров

— Ну-ну! — Я встал с дивана.

Отделившись от группы сановников, к нам направлялся мужчина с фотоснимка, сделанного Проявителем у кладбищенской ограды. По всему выходило, что это муж Европы, Пал Палыч Рогожин собственной персоной.

— Благоверный! — вслух подтвердила мою догадку Европа.

— Не можешь в приличном обществе находиться? — Рогожин откровенно посмотрел на меня.

— А ты свое общество с приличным не путай! — парировала Европа.

Предоставив мужу переваривать сию эскападу, она взяла меня под руку и повела в банкетный зал.

Судя по этой мимолетной перепалке, отношения в чете Рогожиных оставляли желать всего наилучшего.

Как Европа и обещала, со стражниками проблем не возникло. Стражники пропустили нас без возражений, за что и были награждены очаровательной улыбкой моего поводыря.

Цвет буржуазного общества, обсуждая результаты форума, уже степенно вкушал фуршетные яства за исполинским столом в виде буквы «П». Мы с Европой пристроились в самом его окончании, и тут я узрел Аркадия Петровича. Того самого господина с волевым подбородком и слегка вытянутым лицом, что поддерживал еще на одном погребальном фотоснимке седую красивую женщину. Маевский, прямой и гладкий, словно колонна Большого театра, возвышался по другую сторону стола в окружении равных и подпевал.

— Хочешь, представлю? — перехватив мой взгляд, предложила Европа.

— Уи! — почему-то по-французски ответил я.

— Познакомься, папа, — сказала Европа, подведя меня к Маевскому. — Это мой кавалер.

— Александр Иваныч! — Я клюнул подбородком, как воспитанник пажеского корпуса, наблюдая за миллионером.

Аркадий Петрович скользнул по мне равнодушным взглядом и, отделавшись небрежным кивком, отвернулся к собеседникам. Права оказалась юная Европа. Дела были «странными». Чудными, я бы сказал. Притворяться можно по-разному, но притворяться так было не по силам даже Тартюфу. Нет, Аркадий Петрович не притворялся. Он меня не знал. Человек, так настойчиво искавший моей смерти, понятия не имел о том, как я выгляжу. Я был для него пустым местом.

— Ты чем так озадачен?! — Европа дернула меня за рукав.

— Вестимо, судьбами страны, — продолжая наблюдать за Аркадием Петровичем, я рассеянно приступил к трапезе.

В литературе часто встречается следующая зарисовка влиятельной персоны: «вся фигура его излучала уверенность». Фигура Маевского ничего подобного не излучала. И вообще ничего не излучала. Скорее, она все поглощала, от закусок и напитков до рассыпаемых вокруг суждений, смысл которых тонул в шуме застолья. Так, наверное, Аркадий Петрович поглощал и всех своих конкурентов со всем их движимым и недвижимым имуществом. Его черные матовые зрачки, казалось, засасывали пространство. Казалось, в этих водоворотах исчезало все, что смело к ним приблизиться.

— Мне пора! — Вытерев губы салфеткой, Европа взмахнула запястьем со знакомыми уже мне по казино золотыми часиками на бисерном ремешке.

— Нам всем пора, — откликнулся я на ее призыв покинуть этот мир благополучных.

Гипнотизировать дальше Маевского не имело смысла. Он и думать забыл о моем существовании.

В ранее оговоренный срок я вернулся к Митьке. Не сказать, чтобы я дрожал от нетерпения. Честно признаться, я и не рассчитывал на какой-то положительный результат. Тем поразительнее было то, что я услышал от Вайса.

— Миттельшпиль! — изрек Вайс, многозначительно раскачиваясь на задних ножках стула.

Толика позерства нам всем присуща, но я был слишком заведен, чтобы мириться с ней в ту минуту.

— Да! — подхватил я. — Удивительная звучность языка! Мне тоже иной раз так вот нравится произнести что-нибудь в свое удовольствие! Особенно «цейхгауз» и «цугцванг»! Чередование звонких и глухих, уму непостижимое! Или еще «штрейкбрехер»! На дюжину звуков приходится только одна гласная растяжка! А если в грудь набрать побольше воздуха…

— Середина партии! — расшифровал свою позу Митька, не дожидаясь окончания оды немецкому. — Миттельшпиль, судя по количеству трупов! Поздравляю, мой милый! Ты связался с настоящими психопатами!

— Мы о чем?! — уставился я на него.

— Не врубился еще?! — Вайс ткнул пальцем в монитор ноутбука с набранной петитом колонкой фамилий. — Вами играют в шахматы!

— Бред, — поморщился я. — Ахинея. Сапоги всмятку.

Фарадей запрыгнул ко мне на колени и, поддержав меня, широко зевнул.

— У тебя есть другие соображения? — усмехнулся Вайс.

Мне положительно ничего не оставалось, как выслушать его фантастическую лемму. За этим я, собственно, и пришел. Подавив в себе здоровое чувство протеста, я приготовился слушать.

— Почти сразу от всех этих убийств у меня возникло ощущение завуалированной последовательности, — начал делиться Митька своими соображениями. — Как будто кто-то делает очередной ход и убирает с доски съеденную фигуру. Вот, смотри.

Пробежавшись по клавиатуре компьютера, он перебросил фамилии из списка в порядке ликвидации их носителей и подставил рядом указанные мной примерные даты гибели: Яновский — сентябрь 98-го, Шумова — октябрь 98-го, Половинкина — октябрь 98-го, Семенов — апрель 99-го, Вирки — июнь 99-го, Трубач — август 99-го, Угаров — октябрь 99-го, Варданян — октябрь 99-го.

С отвращением, будто на банку с пиявками, я смотрел на экран монитора.

— С октября по апрель партия развивалась без потерь или была отложена, — внес Митька устное дополнение. — Кстати, если Половинкина ваша пропала без вести, то ее вполне могла постигнуть участь Трубача. Иными словами, ее могли также заранее взять под замок и приморить уже в свой час.

— На фига? — спросил я, почти наверное зная ответ.

И ответ был почти такой, как я ожидал:

— Да чтоб не светиться лишний раз! Это нам с зацепочкой в виде списка кое-как можно «историю болезни» прочесть. А легавых и репортеров такой нафталин законно со следа сбивает! Кто-то в машине сгорел, кто-то сам исчез, кого-то подстрелили на боевом посту, кого-то взяли в заложники! В общем, десять негритят резвились на просторе! В сплошном криминальном потоке поди поймай такого ерша! И тогда понятно, зачем Трубача в плену четыре месяца продержали! Могли держать и два, и полтора, и все шесть! В зависимости от хода партии! Могли бы и вовсе отпустить при ничейном исходе или если бы черные-белые получили своевременный мат! Трубач был жив, пока оставался на доске!

По большей части Вайс подтверждал пока мои собственные предположения. Лишь первопричина событий меня по-прежнему не устраивала.

— Но почему шахматы?! — взорвался я. — Почему не карты, не шашки, не лото, не городки, черт бы их взял?!

Дремавший на моих коленях Фарадей недовольно заворочался.

— Вопрос не ко мне, — скривился Вайс.

— Но позволь! — возразил я. — Ведь в шахматах тридцать две фигуры! Даже если здесь всего половина списка: допустим, белые! Или черные! Хотя я и не верю во всю эту ахинею, но допустим! То и тогда двух фамилий недостает!

— Вы поразительно догадливы, профессор, — с иронией отозвался Вайс. — К этому обстоятельству мы еще вернемся. А в данный момент я хочу обратить ваше внимание на принцип выбора персонажей, который сам по себе является косвенным доказательством абсурдной, как вы изволите выражаться, гипотезы.

— Обрати! — пробормотал я, пребывая в легком нокдауне от всего услышанного. — Обрати мое внимание! Оно остро нуждается в этом!

— Итак! — продолжил Митька голосом кафедрального лектора. — В шахматах, как известно, существует оценочная функция из двух составляющих: материальной и позиционной. Последняя учитывает все значимые признаки позиции: владение центром, наличие проходных и сдвоенных пешек, степень защищенности короля и тому подобное. Позиционная составляющая, как непроверяемая, нас пока не интересует. Потому сразу перейдем к более осязаемой в твоем лице материальной части.

Вместо этого Митька перешел, оставив свой рояльный табурет, на кухню:

— Кофе будешь?

— Нет, — отозвался я.

— С молоком или без? — крикнул Митька.

— Какое, к дьяволу, молоко?! — взвился я. — Ты что, мое терпение испытываешь?!

— В условной шкале ценности шахматных фигур, — он вернулся в комнату с двумя чашечками, одну из которых сунул мне, — за единицу принято считать потенциальную силу пешки. Конь — 3 пешки, слон — 3,5 пешки, ладья — 5 пешек и, наконец, ферзь — 9 пешек.

— Откуда девять?! — оторопел я. — Девять-то откуда, когда их по восемь?!

— Девять. — Вайс, размешивая сахар, зазвенел ложечкой. — Можешь проверить в любом теоретическом руководстве.

— Пусть девять, — сдался я.

— Восьмерых сотрудников вашего финансового института — от Лернера до Шавло — мы запишем в пешки. На большее они, будучи рядовыми клерками и охранниками, не тянут. — Митька снова защелкал по клавишам своего персонального компьютера. — А вместо остальных известных тебе фамилий давай подставим в соответствии с тем знамением, каким ты их позавчера наделил, тяжелые фигуры.