Лосиный остров
Если у Вас есть яблоко, и у меня есть яблоко, и мы обмениваемся этими яблоками, то у Вас и у меня останется по одному яблоку А если у Вас есть идея, и у меня есть идея, и мы обмениваемся этими идеями, то у каждою из нас будет по две идеи.
Бернард Шоу
В каждом творческом человеке живет пупсоидный капризон. Это Ирка поняла вечером, когда сидела с ноутбуком в «Сокольниках» и, рукавом вытирая с монитора пыль, которая была незаметна дома, но проступила при уличном освещении, писала работу «Страдание фигней как главный элемент гуманитарного досуга». В работе было восемь глав, первая из которых посвящалась исследованию человеческого ума. Один собеседник (работа была в форме диалога) говорил другому:
«Ты путаешь ум и высокоумие! Высокоумие — это навалить в голову тысячу томов книг и после удивляться, что не можешь подняться с ними в гору. Лучше быть простым, добрым и любящим, чем сложным, изломанным, несчастным и при этом утешающий себя мыслью, что все вокруг тучные скоты и один ты умен и никем не понят».
«Проблема России в малом количестве национальноориентированной интеллигенции. А проблема существующей интеллигенции — в ее изнеженности. Ведь это же понятно, что интеллигент в 90 процентах случаев человек, которого мама в детстве покрывала сантиметровым споем зеленки и дралась с бабушкой, если один шерстяной носок был чуть теплее другого. Это я не о Бабане — просто захотелось написать нечто умное!»
Нередко Ирка сбивалась с публицистического стиля и вставляла примерно такие тексты:
МЕФ (мне): «Порой мне хочется захватить с собой на улицу коробку с мозгами и раздавать их прохожим!»
Я: «Матвей однажды так и сделал. Лучше не надо. Они были не рады».
Не подозревая, что стал героем статьи, Багров уже трижды приносил Ирке чай. В первый раз она сказала, что чай горячий, во второй — что холодный, а в третий раз заявила, что вообще-то хотела кофе. Тогда Багров рассердился, и чай в чашке обратился в пар.
— Фу! Разве это мужчина? — Ирка за крылышко выудила провалившуюся между клавишами муху. — Когда ты в последний раз капризонил, я приносила тебе чай целых восемь раз! И даже смогла удержать в тайне, что последние семь раз набирала чайник из лужи.
Багров, оценивший такое проявление заботы, рассмеялся, и Ирка тоже расхохоталась и захлопала крышку ноутбука. Пупсоидный капризон ушел из нее без остатка. Ей вдруг захотелось всех любить и всему радоваться. Целовать деревья, траву, желтые листья, вставая на цыпочки, пытаться обнять солнце. Она даже попробовала поцеловать звенящего в воздухе комара, но комар улетел, не оценив нежности.
— Со стороны это выглядело несколько двусмысленно! — сказал Багров.
Ирка бросила в него горстью мокрых листьев и побежала между деревьями. Матвей помчался за ней. Они неслись через заросли, перемахивали через оградки и скамейки, проламывались через кустарник и вновь выскакивали на аллеи. Правильные бегуны в пружинящих кроссовках и новеньких костюмах оглядывались на них с укором как на бегунов неправильных и бессистемных. Хотя «оглядывались» — громко сказано. Чтобы оглянуться, надо было как минимум их обогнать. Это же не удавалось никому. Даже велосипедисты отставали, поневоле сдерживаемые скучным асфальтом.
Внезапно Багров остановился и схватился за лицо. Ирка подбежала к нему. На щеке у Матвея вспухла розовая полоса, точно от удара хлыстом.
Она проходила и через глаз, но глаз был цел.
— Что такое?
— Ветка хлестнула! Я успел зажмуриться!
— Больно?
— Сейчас умру, — пошутил Матвей, но Ирка заметила, что веселость из него ушла. Он повернулся и медленно пошел куда-то. Ирка догнала его:
— Что случилось?
— Эта ветка. Напомнила мне об одном случае, — Матвей шел медленно и, зачерпывая ногами листья, тащил их за собой. Шуршащий звук нравится ему, отвлекал.
— У Мировуда?
— Нет. Тогда я еще не был его учеником. Может, отчасти поэтому я им и стал.
Матвей говорил ровным голосом, лишенным эмоций. Глядел перед собой. Губы кривились.
— Один семилетний мальчик стремился понравиться братьям Орловичам, детям гостившего у них дальнего родственника. Эти Орловичи были взрослее, одному десять, другому двенадцать, и абсолютно не обращали на него внимания.
— Этот мальчик ты?
— Просто «один мальчик». Образ собирательный. Из всякого мусора, — сказал Багров сухо. — И вот, чтобы доказать Орловичам, что он взрослый, он стал унижать другого мальчика, своего ровесника. Этот другой был сыном прежнего управляющего. Управляющий спился, его заменили, но он продолжал жить во флигеле. В обычное время мальчики дружили, но, когда приехали Орловичи, он, разумеется, моментально его предал.
— Почему «разумеется»? — жадно спросила Ирка.
Багров не ответил. Ему важно было договорить.
— Пачкал одежду, дразнил, толкал, выкручивал уши и держал их так, пока не доводил до слез. А тот, второй, робкий, болезненный, никогда не сопротивлялся и все терпел… Он даже почти не плакал, а только смотрел как-то удивленно, точно пытался что-то понять. Он его долго так терзал, но абсолютно без толку! Орловичи все равно не обращали на него никакого внимания. Хотя на то, как обижает, смотрели с интересом. Даже подсказывали всякие интересные варианты мучений — табака в глаза накрошить, заставить съесть перец…
Голос Багрова дал трещит- и внезапно стал звучать очень высоко:
— Однажды, когда они гуляли вчетвером, улизнув от гувернера, тот вздорный мальчик отчего-то вспылил и хлестнул одного из Орловичей веткой по лицу. Больно хлестнул.
— Вот она, ветка! — сказа-па Ирка.
— Именно. Орловичу это показалось обидным. Оба брата (а они, сволочи, всегда были заодно!) набросились на него с криком, что надо его высечь. Повалили, задрали куртку, нарвали крапивы. Он кусался и царапался, кричал что-то, но они были сильнее. Тогда мальчик заплакал от унижения и вдруг услышал: «Не трогайте его!» Это просил тот, другой, сын управляющего. Он хватал Орловичей за руки, пытался оттащить, но, конечно, не мог. «Тебе- то что, Гриша? Он тебя бил, ты вот и радуйся!» — «Не трогайте его!» — «Уйди, а то сам получишь!» — «Секите! Только его не трогайте!»
— И что? Высекли они его? — спросила Ирка, волнуясь вместе с голосом Багрова.
— Высекли, — сказал Матвей жестко. — Их заинтересовал такой вариант. Видимо, они втайне боялись неприятностей, потому что их родитель был весьма крут, а сын пьянчужки-управляющего и сын хозяина дома — все-таки разные вещи. А того, первого, Орловичи отпустили. Он мог бы убежать, кинуть в них камнем, ударить палкой, но он стоял, смотрел, как секут Гришу, и не вмешивался. Но внутри у него что-то обрушилось. Он потом с неделю болел, даже бредил. Но в тот день он понял, что такое торжество духа. И еще он понял про себя, что он трус.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});