– В Туркмении, между прочим, чем выше у невесты образование, тем меньше калым. А кандидатки вообще бесплатно. Еще сами приплачивают.
– Ты же не в Туркмении живешь.
– Все равно. Надоела европейская эмансипация. Кандидатская… потом докторская. Мне бы шальвары с бубенчиками и в гарем…
– Но ты же потратила на свой девятнадцатый век столько лет…
– Я и на тебя потратила семнадцать лет. Так что теперь делать? Вешаться?
– Но учти, Южногорск – это не Москва. Это провинция.
– Где этот чертов клетчатый чемодан? Матрас зачем-то лежит, выкидывать жалко…
– А я?
– Что «я»? Это же твоя идея разъехаться. И учти. Обратного хода нет. Как сказал, так и будет.
– Я, откровенно говоря, не ожидал, что ты за это ухватишься.
– Жалко терять шанс.
– Какой шанс?
– Последний. А вдруг еще что-то будет… Японцы, между прочим, заключают брачный контракт на десять лет, а потом расторгают или продолжают. А мы тянем до упора. Боимся одиночества под старость лет, боимся, что стакан воды подать будет некому, и ради этого стакана воды…
– А помнишь, какая была любовь…
– Была, а теперь нет… Теперь наш брак – как вот этот матрас, который жалко выбросить. А вдруг для дачи пригодится, хотя никакой дачи у нас нет и не будет никогда. Надоела вся эта приблизительность. Где второй чемодан? Ах да… на секретном объекте. Теперь понятно, что это за секретный объект. Придется взять старый.
Лена дергает на себя старый, затрапезный чемодан. На пол падает пыльный Дед Мороз.
– Осторожно… – Алексей подходит к жене. Помогает сойти. Лена наотмашь бьет мужа чемоданом по голове.
Мастерская по изготовлению надгробных памятников. Выходной день. По территории разбросаны и расставлены полуготовые плиты, громадные куски гранита и мрамора – все это напоминает древний разрушенный город.
Алексей идет по разрушенному городу следом за сторожем дядей Васей. Оглядывает продукцию.
– Какие-то типовые плиты. Как типовые дома в нашем микрорайоне…
– Так можно заказать по индивидуальному проекту, – возразил дядя Вася.
– Сделают? – усомнился Алексей.
– А как же? У нас очень хороший скульптор есть. Черниченко. Он на выставке «Москва – Париж» выставлялся.
– С надгробными памятниками?
– Зачем? Со своими работами. А тут он просто деньги зарабатывает. Без денег скучно.
– Когда он будет?
– В среду. С одиннадцати до часу. Вот его навес.
Прошли под навес, где в глине стояли полуготовые работы.
– Можно бюст заказать, – предложил дядя Вася. – Можно деву плачущую. Можно розу. Можно лиру. Смотря кто помер. Тебе кому памятник?
– Себе.
– Так ты живой.
– Пока живой. Скоро помру.
– Да… дело житейское. Ты закажи бюст. Он тебе с натуры сделает. С натуры легче, чем с фотографии.
– А это дорого? – спросил Алексей.
– Зато навсегда. Памятник-то один раз себе справляешь.
– Это так.
– А чего ты сам-то хлопочешь? Тебя что, похоронить некому?
– Неудобно людей затруднять. Сейчас все – проблема. Любая мелочь. Будут мотаться туда-сюда по грязи. Если бы я мог, я бы сам себя похоронил.
– Ничего с ними не станется. Пусть побегают один раз. Ты же не каждый день помираешь.
– Это да… Но все равно.
– А чего помирать-то собрался? Пожил бы еще… Какие твои годы?
– Надо.
– Ну, если надо…
– А как вы думаете… ТАМ что-нибудь есть?
– А как же!
– А почему вы так думаете?
– Так это по науке. Ломоносов вывел. Закон сохранения энергии. Помнишь?
– Забыл. Давно проходили.
– «Ничто не создается и не исчезает, а переходит из одной формы в другую». Даже лужа испаряется и переходит в облако. А тут целый человек. Не может же он никуда не деваться. Обязательно перейдет в другую форму.
– В какую?
– Это каждый в свою. Думаешь, покойники все одинаковые? Нет, они все разные.
– А от чего эта форма зависит?
– Не знаю. Но думаю: как жил, такая и форма. У нас недавно индус памятник заказывал. Так он говорил: «Каждый несет с собой груз поступков».
– А почему индус у вас памятник заказывал?
– Родственника хоронил. Индусы тоже помирают, хоть и йоги. Все помирают. Как есть. Так что никому не обидно.
– Все же обидно… Стыдно перед своими. Я ничего для них не сделал.
– Ты хоть не сделал, а я делал, – покаялся дядя Вася. – Однажды жена с сыном отдыхать уехали. На юг. А я остался один, да и запил. Когда они вернулись – ничего в доме не было. Даже паркет продал. Содрал с пола – и пропил. Они вошли в комнату, а там ни мебели, ни пола. Один потолок. Вот тебе и все… А ты говоришь…
Алексей замечает, что сидит на плите с надписью. Читает:
– «Незабвенному мужу, брату, сыну, дедушке…» А кто у вас тут надписи придумывает?
– Родственники.
– А что это они все одно и то же пишут: мужу, брату, дедушке…
– Так ведь так оно и есть. Каждый кому-нибудь муж, брат. И каждый незабвенный.
– Нет. Мне не нравится. Это как памятник в складчину получается.
– Ну придумай что-нибудь сам. Или поэту закажи. Тут есть у нас один.
Появляется женщина с волевым выражением.
– А почему, – спросила она, – мой мрамор совершенно без прожилок, сплошной, как уголь?
– Кусок, значит, такой.
– А рядом с прожилками, очень красивый.
– Кусок, значит, такой, – объяснил дядя Вася.
– А почему кому-то достался хороший кусок, а мне за эти же деньги плохой?
– Не знаю. Выходной у нас сегодня. Завтра приходите, с каменотесом поговорите. С Фроловым.
– Нам дали место на Кунцевском кладбище. Очень престижный квадрат. Там просто неудобно в таком мраморе появляться.
– Кому неудобно-то? – спросил дядя Вася.
Женщина посмотрела на него с недоумением, поражаясь идиотичности вопроса.
– Завтра, – мягко сказал Алексей. – К каменотесу Фролову. С одиннадцати до часу. Он вам поменяет. Кому-то будет плохой кусок, а вам хороший.
– А вы кто? – поинтересовалась женщина.
– Я? Никто. Мамонт.
Женщина слегка пожала плечами. Ушла.
– А любовь там есть? – спросил Алексей.
– А как же!
– А чем любить? – усомнился Алексей. – Все же здесь остается.
– Душой.
– Вы так думаете?
– А как же… Думаешь, она тогда себя пожалела?
– Кто?
– Моя жена. Она меня пожалела. Она не по себе заплакала, что я за месяц спустил то, что за жизнь нажили. Она по мне заплакала. Вот я с тех пор – ни грамма. Душа – это есть человек. И тут. И там…
– Тогда я так и напишу: Алексей Коржиков. И все.
– Так и напиши. Золотыми буквами.
Дом Алексея Коржикова. Засохшие цветы – как символ запустения. Телевизор включен, играет симфонический оркестр. Звучит траурная музыка.
Алексей возле плиты варит обед. Он – заросший, запущенный, как бомж.
Звонок в дверь.
– Открыто! – крикнул Алексей.
Вошла Кира Владимировна.
– Почему вы не ходите в поликлинику? – строго спросила она. – Я вас несколько раз вызывала.
– А зачем? – спросил Алексей.
– Надо сдать повторный анализ крови.
– А зачем?
– Как «зачем»? Вы должны наблюдаться.
– Хотите борщика? – предложил Алексей.
Кира Владимировна подумала и ответила:
– Хочу.
Алексей расставил тарелки. Достал начатую бутылку водки.
– Пить будете?
Кира Владимировна подумала и сказала:
– Буду. Я замерзла.
Алексей разлил. Выпили. Принялись за еду.
– Безумно вкусно, – похвалила Кира Владимировна. – Вы чем заправляете?
– Я кладу обязательно лимон, сахар и чеснок.
– Гениально… – Кира Владимировна смотрит на пациента. – А вы почему не бреетесь?
– Зачем? В гробу все равно отрастет. У покойников быстро волосы вырастают.
– А вы что, умирать собрались?
– Естественно. Вы же сами обещали… Вы сказали, что я вымру, как мамонт.
– Но не завтра же…
– А когда? – Алексей положил ложку.
– Мамонты вымирали между седьмым и вторым веком до нашей эры. Они окончательно исчезли в эпоху позднего плейстоцена.
– Между седьмым и вторым веком – пятьсот лет, – посчитал Алексей.
– Да… – согласилась Кира Владимировна. – А что?
– Значит, я буду жить пятьсот лет?
Раздался звонок в дверь.
– Открыто! – крикнула Кира Владимировна.
Вошел Колька. Оглядел комнату: водку, застолье, Киру в домашних тапках, музыку, льющуюся из телевизора.
– Слушай, мамонт! – начал Колька. – Ты давай туда или сюда. А то я тебе помогу.
– Я и сам хочу понять: туда или сюда, – отозвался Алексей. – Она сказала, что я вымру, а теперь выясняется, что я буду жить пятьсот лет, как Вечный Жид.
– Вечный Жид тоже не вечный, – заметила Кира Владимировна. – Умер в конце концов.
– Значит, ты пятьсот лет будешь к нему ходить? – ревниво спросил Колька.
Отворилась дверь, и появился дядя Вася с памятником под мышкой.
– Ты умирать собираешься или нет? – громко спросил дядя Вася. – Я к тебе в третий раз захожу.
Дядя Вася ставит памятник на стол:
– Вот. В глине пока. Если одобришь, будем отливать.
– А это я? – спросил Алексей.
– А как же? Усы твои. Не видишь, что ли?