Ей совершенно не хотелось ни о чем думать. Весь тот протест, который переполнял ее, полностью исчез, сменившись тихим спокойствием, которого она уже очень давно не испытывала. У нее возникло такое чувство, будто она находится именно там, где ей следует быть.
Что было совершенно нелепо.
Однако ее тело было переполнено наслаждением, и ее руки невольно поднялись, чтобы прикоснуться к нему, потому что это казалось уместным и правильным. Его килт скользнул по нежной коже ее бедра, что заставило ее открыть глаза и посмотреть на него.
— Вы наслаждения не получили.
Он по-прежнему был полностью одет, как только она заговорила, он тут же сел и стянул с нее второй сапожок. Это заставило ее вспомнить об их ссоре. Он встал, затем повернулся и укрыл ее одеялом — так нежно и заботливо, что она совершенно растерялась.
Опять крайности. Он нежный и суровый. Пришлось признаться, что ей нравятся обе стороны его характера.
— Я не понимаю вас!
«И моей собственной реакции».
Он посмотрел на нее так, словно пытался запечатлеть в памяти каждую ее черточку. И когда он закончил свой осмотр, во взгляде его светилось удовлетворение.
— Доверия потребовать нельзя, милая. Слишком многие мужчины считают, что жены им доверяют, когда на самом деле они испытывают только страх. Напуганные отцами и священниками, они неподвижно лежат в постели и подчиняются, а на самом деле содрогаются от страха и отвращения. Такой была моя первая жена, и я дал себе клятву, что никогда не повторю этой ошибки и не уложу к себе в постель женщину, которая боится быть с мужчиной.
— У вас есть жена?
Джемма похолодела от ужаса.
— Нет. У меня была невеста, которой неприятно было быть женой, поэтому я отпустил ее в монастырь, когда она меня об этом попросила. Она говорит, что очень там счастлива, а церковь расторгла наш союз, чтобы она смогла стать невестой Христовой.
Джемма резко села на кровати. Ее глаза округлились от ужаса. Она крепко прижала к себе одеяло, чтобы скрыть свою наготу.
— Не надо так смотреть на меня, Джемма. Тебя не пороли и не ломали, убеждая, что женщины пришли в этот мир для того, чтобы ублажать мужчин, не получая при этом никакого удовольствия. Твоя страсть вполне естественна: именно такой создал тебя Бог, и именно такой я хочу тебя видеть.
— И что же это было? Какая-то непристойная проверка? Чтобы вы смогли убедиться в том, что я достаточно страстная и смогу вас удовлетворить?
Он расхохотался. Этот резкий торжествующий смех, показался ей нестерпимо высокомерным.
— Да, вот именно. Ухаживание отчасти для того и нужно, чтобы понять, что ты за женщина. Я вовсе не хочу попасть впросак, убедившись, что моей жене неприятны ласковые прикосновения, причем уже после того, как священник благословит наш брак. — Его лицо потемнело. — Один раз я уже оказался таким дураком, больше не хочу.
Значит, он нисколько не раскаивается в том, что сделал. Непредсказуемый шотландец!
— Раздевать меня — разве это ухаживание!
Он сверкнул глазами.
— Для меня — да. Я не безбородый юнец, чтобы удовлетворяться робкими поцелуями. Да и тебе не понравилось бы, если бы я таскался за тобой, умоляя о внимании. Ты слишком горяча для этого, Джемма. Втайне тебе ведь хочется, чтобы тобой овладели. Разве не так?
— Тогда зачем было останавливаться и окончательно опозорить, чтобы меня больше никто не захотел взять в жены?
Возможно, не следовало задавать этот вопрос, однако ей необходимо было узнать ответ на него. Он не давал ей покоя, терзал ее, так что она не смогла справиться с желанием выяснить до конца его намерения.
Он выпустил ее подбородок и поймал ее руку. Решительно, хоть и не грубо, притянул ее себе под килт и прижал ее пальцы к своей мужской плоти. Его тело оказалось жарким и твердым — и Джемма ощутила невольную дрожь.
— Потрогай меня, Джемма. — Его слова, резкие и повелительные, были полны неутоленного желания. — Разожми кулак и почувствуй, какой он твердый.
— Это непристойно!
— Но зато естественно. Признайся, что тебе хочется трогать меня так же смело, как я трогал тебя. Чтобы между нами ничего не было — только обнаженное тело и наслаждение. Лежать и принимать ласки для тебя мало, правда ведь… моя дикая кошка?
Это была правда. Ей хотелось трогать его — так сильно хотелось, что это желание буквально снедало ее, не давая покоя.
Ее пальцы распрямились, чтобы тут же обхватить его плоть, жар которой неотступно манил ее. Страсть поглощала ее, размывая границу между разрешенным и запретным, так что вскоре осталась только ее жажда и то, что требовалось для ее утоления.
— Правильно, обхвати его — и увидишь, как мне это приятно.
Его ноздри раздулись, глаза были полны блаженства. Его плоть была жаркой и гладкой, но при этом жесткой, переполненной желанием. Джемма провела пальцами вдоль его плоти и ощутила широкий гребень, увенчивавший ее.
— Вот чего хочет твой влажный жаркий грот. Мой палец был всего лишь крошечной заменой тому, чего ты на самом деле желала.
Он встал, освобождая свой член из ее руки. Она с удовольствием вспомнила о том, что Гордон утолил ее желание, пожертвовав собственным.
— Но почему вы мной не овладели?
— Потому что я намерен на тебе жениться и хочу, чтобы ты преклонила колени пред алтарем рядом со мной. А главное — я хочу, чтобы ты поняла, что мы друг другу подходим, чтобы соединить наши судьбы, а не потому мы придем в храм, что я тебя обесчестил. Мне нужны твое доверие и безоговорочное согласие, и больше ничего.
Он подобрал сапожок, который снял с нее первым, и направился к двери, но у порога остановился и снова повернулся к ней.
— Если ты по-прежнему хочешь спорить со мной по этому вопросу, Джемма, то твердо запомни: я готов встречаться с тобой на поле боя столько раз, сколько ты потребуешь, пока ты не согласишься выйти за меня замуж. Но я не дам тебе того, что ты на самом деле жаждешь, пока ты не станешь моей женой.
Он вышел, закрыв за собой дверь решительным хлопком. Она застыла на кровати, стоя на коленях, чувствуя себя так, будто лишилась всего, что считала в жизни важным. Все, что у нее было в Эмбер-Хилле, больше не имело никакого значения.
Но хочется ли ей снова стать той девушкой, которая жила в Эмбер-Хилле?
Джемма села и задумалась над этим вопросом. Ей пришлось признаться себе в том, что ей действительно нравятся те наслаждения, которые, как она теперь выяснила, может получить женщина. Она перевела взгляд на постель — и увидела в ней не место для сна, а роскошное ложе, на котором можно утолить пульсирующую жажду ее тела. С уходом Гордона это ложе опустело: она ощутила холод, который не имел ничего общего с открытыми окнами. Дело было исключительно в том выборе, который ей предстоит сделать.