показала, как какой-то хмырь рассуждает о том, что ему доподлинно известно, что я не сам пишу свои книги, и афганская война прошла мимо меня, и я придумываю про себя подвиги. Какие подвиги?
— Хотите, я узнаю, кто распространяет порочущую вас информацию?
Карсавин задумался, а потом махнул рукой:
— Да пошли они все! Да и Люба эта! Рыжая бестия! Я ее не просил мне показывать, а она…
— Погодите, — не дал ему договорить Павел, — почему вы назвали ее Рыжей Бестией?
— Так она рыжая как не знаю кто. Это сейчас она… Не сейчас даже, а уже четверть века, если не больше, красится в блондинку. И псевдоним ее сценический так и звучал когда-то — Рыжая Бестия. Рыжеволосая, синеглазая, взрывная, как противопехотная мина — обходить надо было стороной. Ленечка Панютин, царствие ему небесное, говорил, что, когда у них роман был, Любаша угрожала ему: мол, если она узнает о его измене, то прирежет его…
— А потом сама же ушла к Борису Гуревичу.
— Ну чего уж сейчас об этом. Бориска счастлив — он давно был безнадежно влюблен. Как таких тюфяков еще в банкиры берут? Но Любаша, конечно, любого к ногтю прижмет. А как она ножи метает! Еще Панютин был жив, отправились мы на рыбалку — тут неподалеку, возле деревушки с замечательным названием Грибное, хотели на вечерней и утренней зорьке половить. Разбили палатку, дровишек для костра нарубили. А потом Леня достал нож и бросил в сосну, хотел воткнуть, но нож ручкой ударился о ствол и отлетел. Любаша подобрала этот нож, отошла еще шагов на пять и швырнула — да так, что он не просто вонзился, пробив кору, но и зазвенел даже. Потом достала из ножен свой какой-то нож — короче, финку — и туда же… Без всяких усилий взмахнула рукой и получайте.
— Откуда у нее такое умение?
— Так Люба окончила цирковое училище. Вообще же она гимнастка, но выступала со своим гражданским мужем именно с ножами.
— Не знаете, что потом с ее мужем случилось?
— Откуда ж мне знать! Но Панютин, царствие ему небесное, шутил, что наверняка Любаша случайно узнала о его измене и сделала то, что наверняка обещала сделать.
Писатель наполнил бокальчики.
Потом осушил свой, закусывать не стал, занюхал рукавом вельветового пиджака и выдохнул.
— Ну ладно, — решился наконец он, — расскажу самое главное и, может, неприятное для вас…
— Для тебя, — поправил Кудеяров.
— Для тебя, — согласился Иван Андреевич, — сегодня ближе к полудню звонила Мариночка.
— Я с ней утром разговаривал.
— Я знаю, — продолжил Карсавин, — она мне сообщила об этом. А еще сказала, не решилась открыть тебе то, что давно уже на ее душе. Дело в том…
— Не надо, — попросил Павел, — не надо ничего передавать. А я сам позвоню и попрошу. Если ты так готовился к этому разговору, даже про войну рассказал, про свой первый бой, чтобы я проникся и понял, что есть вещи важнее, чем любовь: долг, война, жизнь и смерть…
— Не для этого, — затряс головой писатель, — сегодня как раз тридцать семь лет прошло с того дня. Просто Марина так просила, что я не решился ей отказать.
— Я все понял, понял еще до этого нашего разговора, до сегодняшнего вечера и вчерашнего утра. И месяц назад понимал, что у нее теперь другой, в Россию она возвращаться не намерена. И просит у меня прощения.
— Почти так, — согласился Карсавин, — насчет возвращения она не сказала ничего, сообщила только, что закрывает бизнес в России, потому что у нее хорошо пошло в Европе. Даже более чем хорошо. И по поводу другого человека ты прав. Она встретила в Италии своего знакомого, с которым училась вместе, но на разных курсах. Он теперь популярный и очень востребованный в Европе художник…
Кудеяров слушал, глядя в сторону.
— Не переживай, — похлопал его по плечу Иван Андреевич, — в годы моей молодости была популярна одна песенка: если к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезло.
— Да я как-то все пытаюсь…
— Во всем надо искать и светлые стороны, потому что абсолютной тьмы не бывает в природе. К тому же, как доказал Ломоносов, все находится в гармонии: если в одном месте убыло, то в другом прибудет ровно столько же. Кстати, Марина сказала, что свой дом она перепишет на тебя в качестве благодарности за все, что ты для нее сделал в жизни. Домом она не дорожит, потому что не она его строила и не вложила в него ни капли своей души. Она знает, что ты будешь отказываться, потому просила, чтобы я тебя уломал.
Кудеяров покачал головой:
— Зачем он мне, ведь я в Москве.
— Ведь вернешься когда-нибудь, — продолжал настаивать Карсавин.
— Вернусь, даже хочу этого, — признался Павел, — но подачки мне не нужны.
Иван Андреевич убрал руку с его плеча:
— Давай еще по пятьдесят граммов, и я дам вам совет.
Теперь уже Павел разлил коньяк. Наполнил бокальчик и сказал:
— За Ломоносова, который во всем навел порядок.
Выпили, и опять писатель не закусил и даже рукавом не занюхал. И, поморщившись, сказал:
— А теперь мой совет: Паша, не надо гоняться за призраками. В мире так много достойных нашего внимания дам. Вот, например, ко мне обратилась девушка, которая с недавнего времени возглавляет местный Дом культуры. Она хочет провести у себя в ДК мой творческий вечер, пригласить туда телевизионную группу: у нее есть такая возможность. Я пока обдумываю предложение. Но, с другой стороны, будь я на пятнадцать лет моложе, я бы согласился на любое ее предложение. Умная, тоненькая… Вот только рыжая.
— Будем надеяться, что ножами она не кидается, — подхватил Кудеяров.
Ночью Павел проснулся, услышал, как поют сосны на ветру, сразу понял, где он находится, протянул руку, чтобы обнять Марину. Но рядом никого не было, тогда он сел в постели, собираясь спустить ноги с кровати, чтобы пойти за любимой, спуститься на первый этаж ее дома, но тут увидел звезды за окном и чужие сосны. Стало горько до тошноты от своего одиночества и обиды.
Глава пятнадцатая
Труп Головкина обнаружили на берегу озера. Накатанный спуск вел сюда с лесной дороги: летом подъезжали любители рыбалки, потому что здесь было тихо и безлюдно. Тот, кто привез сюда труп, скорее всего, бывал здесь ранее, потому что озеро с лесной дороги не видно и, чтобы найти спуск, надо точно знать, где форсировать неглубокий кювет, для преодоления которого все равно требуется автомобиль с высоким клиренсом.
Пономарев доложил обо всем этом Кудеярову, добавил, что непосредственно возле тела никаких отпечатков протектора,