раз в Министерстве культуры они и обитают. Больше их только в Министерстве экономики и в Центробанке.
Он произнес это и тут же засмеялся:
— Я пошутил. Но проверить ее все-таки надо.
— Не трать время, — посоветовал Павел и поднялся: — Спасибо за ужин: все было очень вкусно, а я к писателю, а то он страдает наверняка — рюмочку опрокинуть не с кем.
— Давай детей покажу, — предложил Францев, — ты же полтора года их не видел. Сейчас увидишь, как они выросли.
Они осторожно подошли к двери комнаты, за которой спали дети. Николай приоткрыл ее: мальчик и девочка сопели в своих кроватках.
— Наглядеться не могу, — признался участковый. — Степке скоро четыре года будет. Как ты думаешь, подарить ему на день рождения велосипед?
Павел пожал плечами.
— Куплю, — сказал Францев, — обязательно куплю. Я все детство свое мечтал о велике, а кататься приходилось на чужих, если давали. Пенсия за отца была маленькая, мать вкалывала на двух работах, чтобы нас с братом прокормить. А в магазинах — пустые полки и все по талонам: крупа, сахар, масло. А я о велике мечтал и брату рассказывал, как мы будем вдвоем кататься по всему нашему двору… Настолько вбил ему эту мысль про велик, что он ко мне подошел однажды и сказал, что теперь знает, почему Великобритания так называется. Да потому, что там все на великах ездят.
— Что-то я про брата твоего не слышал раньше, — сказал Кудеяров.
— Так его на первой чеченской убили. Я только-только окончил школу милиции, и сразу похоронка пришла — вернее, принес какой-то хмырь из военкомата и вручил. У матери сразу сердце прихватило — она упала… И то ли этот урод не сразу «Скорую» вызвал, то ли поздно она приехала… Но хоронил их вместе в одну могилу: брата в закрытом гробу и маму…
— Прости, — произнес Павел.
— Ты-то здесь при чем? — отмахнулся Францев. — Но я тогда такой ненависти испил ко всей мировой несправедливости, что меня свои же на задержания брать не стали. А сейчас во мне ничего, кроме любви ко всему окружающему миру, и ты знаешь теперь почему.
Глава четырнадцатая
Карсавину и в самом деле было не с кем выпить. Но это ему не мешало. Иван Андреевич сидел за столом, посреди которого стояла бутылка коньяка, и ждал, когда вернется Кудеяров. Ждал, видимо, давно, потому что на треть бутылка была пуста. Павел подошел к столу, взял темную бутылку, посмотрел на просвет, а потом на писателя.
— Однако, батенька, так и спиться недолго, — вздохнул он, — все мои увещевания не доходят до вас.
— Так все равно умирать, — ответил равнодушно писатель, — на год раньше, на год позже, а так хоть весело проведу остаток срока. Да я не просто так выпиваю. У меня сегодня, можно сказать, очередная годовщина первого боя.
Он показал Павлу на стоящее возле стола кресло, наполнил коньяком приготовленный заранее бокальчик, потом налил себе и показал глазами, давай, мол.
— За ребят, которые там остались.
Закусили колбаской, и Иван Андреевич продолжил:
— Призвали меня и отправили в Туркестанский военный округ на подготовку. Полгода готовили, потом кинули мне третью звездочку — и самолетом в Кабул, потом на вертолете в Герат, а потом уж должен был перебраться в свой полк, который выдвинулся в провинцию Фарах, к горному массиву Луркох, что уже совсем рядом с Ираном. В нашей колонне шли несколько «КамАЗов»-бензовозов, пяток БТР и бортовые «ГАЗ‐66», прикрытые тентом, в которых ехали бойцы. Меня посадили в кабину бензовоза, за рулем сидел парень-ленинградец, которого звали Саша, и мы с ним достаточно оживленно беседовали. По его словам, он за полгода уже дважды в засады попадал. Отстреливался, и у него был шрам от касательного ранения на правой скуле. Ехали долго: часа четыре; я успел задремать, потом очнулся. Справа и слева были горы: мы вошли в какое-то ущелье, и тут началось. Одновременно загрохотали десятки автоматов, грохнули два взрыва, это из гранатометов ударили по бэтээрам. Сидящий рядом со мной парень стал заваливаться влево, и машина пошла туда же. Паренька, вероятно, снял снайпер. Инстинктивно, а может, от страха я пригнулся, и потому вторая пуля прошла мимо. Я схватил автомат убитого парня и выбрался из машины, которая продолжила движение и вскоре завалилась на бок. Духи продолжали расстреливать «газоны», из которых выпрыгивали ребята. До ближайшей машины было шагов десять, я побежал туда, споткнулся, потому что ноги были ватные. Оказался за каким-то камнем и попытался оглядеться. И увидел тех, кто нас убивал. А с нашей стороны почти не было выстрелов. Да и прошло-то всего не больше минуты, как на нас напали. И начал я отстреливаться, как учили — короткими очередями. Все равно оба магазина быстро опустели, и стало понятно, что скоро конец наступит и мне. Неподалеку за колесом лежал пулеметчик, который матерился и стрелял. Он крикнул, понимая, что я израсходавал оба магазина: «Подкатывай сюда, лейтеха!» По нам били прицельно, потому что рядом лежал на боку бензовоз, а топливо стало бы для них ценной добычей. Нас спасло только то, что в самом начале нападения майор, который руководил движением колонны, успел по рации передать координаты и в последний момент подоспели вертушки, как красная конница в старых советских фильмах… Из почти сотни с лишним наших солдат половина погибли, остальные почти все раненые. Я попал в госпиталь, где, к моему удивлению, мне через месяц вручили орден Красной Звезды. Узнал фамилию Саши из 6-го автобатальона — водителя того самого бензовоза, на котором я ехал. Ведь его автомат спас мне жизнь. Потом уж я нашел его мать и сестру, встретился с ними, рассказал, как отважно сражался их сын и брат. Когда вышла книга, привез им пару экземпляров с автографами. И только тогда заметил, что они смотрят на меня чуть ли не с ненавистью, потому что я живой и счастливый, а их Саши больше нет и никогда не будет.
— К чему вдруг такие воспоминания? — спросил Павел.
— Ну, я рассказал, что случилось тридцать семь лет назад день в день, — ответил писатель, а потом покачал головой, — и не только это. Эта учительница, которую убили прошлой ночью… Я же не знал ее, но она подошла ко мне в Ветрогорске и чуть ли не в лицо плюнула, заявила, что Алю убили из-за меня, потому что якобы она знала про меня всю правду.
— Никто так не считает.
— Есть дураки, которые так думают. Заглянул сегодня в местный чат… То есть не я сам, а Люба. Вот она и