Пока на другой стороне реки звенит топор и с шумом валятся деревья, я вожусь с хлебом. Увы, холодная погода и плохие дрожжи мешают мне проявить хозяйственные таланты: тесто, несмотря на все ухищрения, не желает подниматься. Так как время не ждет и приближается час обеда, я все-таки принимаюсь печь лепешки. Перед палаткой два выложенных из камней очага с жарко пылающими углями. Слегка раскатанное пустой бутылкой тесто печется на чугунной сковородке и большом железном противне; скоро в воздухе разносится приятный аромат свежеиспеченного хлеба. К сожалению, тесто почти не всходит даже на огне, и лепешки получаются плоские и тяжелые, как глина. После нескольких неудачных попыток добавляю в квашню немного соды; дело идет успешнее.
После полудня приплывает Бонапарт. У меня все готово к обеду. Оставив его ощипывать подстреленных накануне трех гусей и двух уток, еду посмотреть на лабаз. Ребята явно рады моему приходу — до сих пор им не хватало публики, — и я, естественно, не скуплюсь на похвалы. Впрочем, треугольная избушка на курьих (скорее, на «страусовых!) ножках действительно заслуживает одобрения. Она так добросовестно сбита, что ее хватит на много лет.
— Строим для поколений! — гордо выпятив грудь, восклицает Куклин.
— Думаю, этот склад будет еще надежнее, чем на устье Ангарки, — говорит Таюрский.
Теперь у нас два запасных склада — один в земле, другой на воздухе. Я фотографирую строителей и зову их обедать.
На следующее утро все трое моих спутников отправляются в дальнюю разведку вверх по Монни. Еще раз тщательно просмотрев аэрофотоснимки, мы приходим к выводу, что до предполагаемого конца лавового потока не больше восьми километров по прямой. Однако река так извилиста, что это расстояние увеличивается по крайней мере до тридцати километров.
На снимках Монни выглядит жалкой, едва заметной ниточкой; когда мы разрабатывали проект экспедиции на вулкан, мысль о возможной «судоходности» этого ручейка даже и не приходила нам в голову. Однако здесь, близ устья, после многих дождливых дней Монни выглядит совсем не жалкой. Наоборот, сейчас рода в ней так сильно поднялась, что мы могли бы, пожалуй, плыть даже и на нашей глубоко сидящей моторке. Но такова она тут, у лагеря, а что будет километром выше?
Еще до завтрака в три походных мешка были уложены мука, крупа и сахар для переброски к будущему лагерю на лавовом потоке. Общий вес груза достигает по крайней мере семидесяти — восьмидесяти килограммов, что для быстрого перехода по неизвестной местности н<э так уж мало. Мои товарищи будут отсутствовать около трех дней, и поэтому они несут пропитание для себя, кое-что теплое и посуду. Предполагается, что два дня они потратят на путешествие вверх по реке и один день будут возвращаться обратно к устью Монни. Я хочу, чтобы они достигли конца лавового потока и затем поднялись по нему километров на двадцать пять — к глубокой, хорошо различимой на аэрофотоснимках трещине в лавах, которую мы условно называем генеральным разломом. Здесь, в небольшой излучине лавового потока, мы и предполагаем организовать еще один склад провианта.
Поход преследует рекогносцировочные цели. Если река окажется непроходимой для лодки, мы оставим ее здесь, двинемся в следующий раз все вчетвером, захватив еще около ста килограммов груза. Если же, на наше счастье, Монни всюду вплоть до лавового потока окажется достаточно глубокой, тем лучше — мы проделаем этот путь на лодке!
Имея в виду очень тяжелые условия предстоящего моим товарищам перехода, я варю какао на сухих сливках и достаю сливочное масло, которое мы очень бережем. К сожалению, нам приходится понемногу сокращать порции хлеба, и поэтому, несмотря на неограниченное количество съедаемого вареного мяса, мы чувствуем постоянный голод.
— Некоторые народы, например эвенки, вообще не употребляли до революции хлеба, — говорю я ворчащему Саше.
— Так то до революции, — отвечает он, не задумываясь, — и притом не по своей воле, а по бедности.
Я молчу: Саша прав!
В десять часов утра все сборы закончены, и я переправляю путешественников на ту сторону Уямкунды. Они предполагают идти по правому берегу Монни, что максимально сокращает путь до лавового потока и позволяет избежать бродов через реку.
Вот они вскидывают за плечи мешки и углубляются в лес; я провожаю их на небольшое расстояние. Идти очень трудно, даже без всякого груза; поминутно приходится перелезать через гниющие на земле стволы или огибать большие участки бурелома. Ноги утопают в пропитанной водой чавкающей почве; кое-где приходится обходить тускло поблескивающие лесные болота.
— А ведь здесь людей, наверно, спокон веку не бывало, — словно угадывает мои мысли Бонапарт.
— За это поручиться не могу, но что здесь с сотворения мира не ходили геологи — в этом я уверен! — шучу я.
Через полчаса моя лодка пристает к опустевшему лагерю; я подвязываю ее за куст и медленно бреду к своей коряге у костра. Мне много раз приходилось бывать подолгу один на один с природой, но я впервые оказываюсь в полном одиночестве в необитаемой тайге. Мною овладевает смешанное чувство грусти и какой-то пустоты…
Сегодня утром барометр опять поднялся еще на три миллиметра. Погода явно идет на улучшение, но пока еще ветрено и очень холодно. Перед расставанием я измерил температуру воздуха — ртуть еле-еле доползла до семи градусов! На небе уже много просветов в облаках, сквозь которые временами на мою палатку набегают солнечные блики. Понемногу горизонт расчищается все больше и больше, но теплее от этого пока еще не становится. За прошедшие дни земля слишком охладилась; солнцу нужно немало времени, чтобы опять нагреть ее до июльской нормы.
Кстати, сегодня ведь 24 июля — ровно месяц, как началось наше путешествие! Вот уж не предполагал, что поездка отнимет столько времени; по плану мы должны были добраться до Монни в две недели. Впрочем, жалеть не о чем. Хорошо, что вообще добрались, и притом без всяких осложнений: все живы, целы и здоровы.
Весь остаток дня я провел за хлебопечением. Моя задача — заготовить за эти трое суток возможно больше лепешек. Тогда мы сможем, больше не останавливаясь для этого трудоемкого и нудного занятия, двигаться к вулкану. Пока пекутся лепешки, я привожу в порядок свой дневник, который запустил за время непогоды» Я отмечаю, в частности, одно странное обстоятельство: в устье Монни не удалось обнаружить ни единой гальки вулканической породы. Ведь до конца лавового потока никак не более тридцати километров! Вулканические породы так прочны, что их галька может переноситься течением на гораздо большие расстояния. В чем же дело, Почему ее нет в устье Монни?