барону протест. Крайне несправедливо использовать для подрыва забастовки таких людей, которые вообще никогда раньше не работали. В массе рабочих это вызывает огромное возмущение.
— Я нет использовайт никто иной, кроме мой работ-ники, если они делайт работа. Если они нет — надо делайт посредством другие люди, которые можно располагайт.
— Стоило господину барону принять весьма умеренные требования рабочих — и забастовка была бы предотвращена. Этим все решалось, и вы бы понесли лишь незначительный ущерб.
У барона имелось на этот счет готовое, не раз обдуманное и взвешенное мнение, вместившее в себя все его принципы. Ответ его прозвучал резко и раздраженно:
— Как можно ухаживайт скот с ограничен рабочи день? Как делайт все срочны работы страдна пора? Городской человек. Который работайт фабрика. Он может быть коротки день. И он нужен коротки день. Он нет солнца, нет свежи воздух. Деревенски житель всегда посреди природа. Нет надобность коротки рабочи день. Я всегда прочь из мой комната. Я здоров... Поскольку я в своя молодость всяки время труд... Поскольку ленивец без труд будет хвор. Будет плох мужик. Нет хорош.
Переговоры продолжались. Демонстранты тем временем стояли на дороге, глядя на работавших в поле и обмениваясь замечаниями, которые звучали все громче и громче:
— Вы поглядите только вон на того. Сразу видно, что он никогда прежде вил в руках не держал. А что этот сын Юллё там разбрасывает? Удобрение? Подойдет он сюда поближе? Сказать бы ему кое-что.
Уолеви приближался, разбрасывая удобрение из короба, висевшего у него на груди. Демонстранты запели «Интернационал». Немного погодя в поле тоже зазвучала песня, начатая студентами:
Отдадим свой труд отчизне.
Все на подвиг трудовой!
В том и счастье нашей жизни,
Чтоб служить стране родной.
Препираться нам не время
Честь народная — в труде.
Дело есть! Тоскует семя
По взрыхленной борозде!
Когда забастовщики услышали песню штрейкбрехеров, они запели громче. Песня их звучала намного мощнее, так как их было больше, да и штрейкбрехеры пели вразброд, нестройно, занятые работой. Некоторые забастовщики пели с таким азартом, что глаза лезли на лоб от напряжения и пение переходило в яростный рев:
Лишь мы, работники всемирной
Великой армии труда,
Владеть землей имеем право,
А паразиты никогда!
Уолеви со своим коробом приближался к началу полосы. Он пел со всеми штрейкбрехерами, ритмичными взмахами разбрасывая химическое удобрение. С забинтованной головой, с красными от недосыпания глазами, с лицом, искаженным от боли и усталости, он пел громко, как бы с вызовом. Он дни и ночи работал в поле, сначала дома, а потом у других хозяев — по всему приходу,— так как возглавлял бригаду штрейкбрехеров. Эта группа состояла из сыновей богатых крестьян и сельских господ. Сами хозяева — пожилые люди — не осмеливались руководить работами, боясь столкновений с забастовщиками, а Уолеви выводил свою бригаду на поле несмотря ни на что. Уже вторую неделю он так работал, успевая соснуть часок-другой лишь под утро. Раненая голова болела, а от угроз и оскорблений, которые приходилось выслушивать изо дня в день, звенело в ушах. Поэтому он был накален до предела. С мрачно пылающим взглядом приближался он к толпе забастовщиков.
Может за ночь злая стужа
Урожай весь погубить.
Труд и труд упорный нужен.
Чтоб в краю суровом жить.
Препираться нам не время,
Честь народная — в труде.
Дело есть! Тоскует семя
По взрыхленной борозде!
— Чего распелся, штрейкбрехер проклятый?.. Стыда у тебя нет. Знаешь ли ты, Юллё, из чего штрейкбрехер сделан? Когда у бога под конец творения остался в руках еще комок какой-то грязи, он сделал из нее жабу, но там еще что-то осталось, и он сделал из этих последних ошметков штрейкбрехера.
Когда сквозь пение прорвались выкрики, Халме, барон и ленсман поспешили к дороге. Но не успели они подойти, как раздался вопль Уолеви:
— Кто это бросил? Кто бросил камень? Если еще кто-нибудь попробует, я буду стрелять.
Тут все голоса смешались в общем крике. Люди, работавшие на поле, со всех ног побежали к Уолеви.
Камень бросил Арви Лаурила. Он не задел Уолеви, а попал в его короб, как и метил Арви. Короб перевернулся на ремне, и удобрение высыпалось на землю. Уолеви выхватил из кармана пистолет, и тогда из толпы демонстрантов полетел второй камень. Уолеви выстрелил в воздух.
Халме побежал к демонстрантам, размахивая высоко поднятой тростью. Запыхавшись от бега, он пытался кричать, но голос его потонул в общем реве:
— Силы небесные! В нас стреляют!..
Увидев Аксели, Халме кинулся к нему и простонал:
— Сделай что-нибудь... Успокой... Запрети...
Аксели гаркнул:
— Тихо! Камни прочь. И пистолеты тоже...
Но его приказ ни на кого не подействовал. Как бы в ответ Анттоо Лаурила заорал что было мочи:
— Ах ты, щенок сатаны!.. С пушкой лезешь!.. Всыпать бы тебе так, чтоб и не встал с этого места...
Штрейкбрехеры подоспели на помощь Уолеви, и теперь уже крики неслись с обеих сторон. Вот полетел еще камень— и пошло! К счастью, камней на дороге было мало, а на поле и того меньше, так что их приходилось искать. И стоило кому-нибудь найти камень, как все бросались за ним, отнимая друг у друга. Камней не хватало, и началась рукопашная. Стоял непрерывный рев:
— Это правда, да?.. Сатана...
— Я выстрелю в голову, если только еще раз...
— Именем закона, разойдись! Именем закона, расходись, расходись!..
— Шорт, шорт!.. Прочь, прочь!.. Иди прочь! Нет хорошо!..
— Товарищи, спокойствие! Дорожите вашей рабочей честью... Помните, что вы социал-демократы!.. Аксели, скажи им... Отто, сделай что-нибудь...
— В морду, в морду поганому барчуку, это он в меня швырнул камень!..
— Проклятое барское отродье, иди щупай горничных своей матери, ты только этим и занимался...
— Зачем ты сюда приперся?..
— Дай ему, дай, чтоб нос в затылок врос! Трам-тара-рам!..
—Товарищи, послушайте... Споем, товарищи! «Вставай, проклятьем заклейменный...»
— Ой, елки-моталки, кто в меня саданул? Убью, сатана!..
— Не роняйте вашего рабочего достоинства... Вы же социал-демократы!..
Халме, задыхаясь, метался от одного к другому, то в бессилии потрясая тростью, то молитвенно воздевая руки. Камень угодил ему в спину, он скорчился и застонал, но, превозмогая боль,