Кошевой хотел спросить, о какой проститутке идет речь, но промолчал. Гордеев почувствовал странное стеснение в груди, которое отнес к слишком узкому пиджаку. На воздухе ему стало легче.
Глава четвертая
Танич ездил по вечернему городу на автобусе. Он не хотел возвращаться домой, потому что там до сих пор жили Зина с дочерью. Ездить на автобусе он тоже не хотел. Но всё равно ездил, потому что устал ходить. За стеклами мелькал унылый городской пейзаж. Шум мотора вгонял в тоску. В окнах домов мерцали голубые огни — как призраки умершего уюта. Возле ларьков на остановках толпились подростки; от их режущих голосов у Танича разболелась голова. В автобус ввалилась пьяная компания. Компания ругалась матом и задирала пассажиров. Пассажиры молча терпели издевки, и компания вышла на следующей остановке, не выдержав гнетущей обстановки полупустого автобуса. Водитель, которого звали Семен, сделал радио погромче. Певец пел о тюремной жизни. Семен не любил песни о тюремной жизни, но всё равно слушал их, потому что так было принято. Честно говоря, он вообще не любил музыку, а из развлечений предпочитал водку и водку с пивом. Когда водка кончалась, он шел в магазин за следующей бутылкой, а если магазин был закрыт, возвращался домой с пустыми руками и валился в обуви на кровать. Он ждал, что кто-нибудь снимет с него грязные ботинки, но никто не снимал. Тогда он вспоминал, что мать умерла, а жены у него нет, и снимал обувь сам. Иногда у него возникало желание пустить автобус на встречную полосу, чтоб почувствовать, как сминаются коробки из стекла, пластика и металла, фаршированные человеческим мясом. Но он упрямо продолжал вести транспортное средство по установленному маршруту, словно рука человека, проложившего этот маршрут, обладала магическим действием на его усыхающий разум. Часть выручки Семен складывал в трехлитровые банки из-под сока. У него уже скопилось несколько трехлитровых банок с мелочью; поначалу он собирал деньги на путешествие, но с возрастом понял, что ехать ему некуда и незачем, везде одно и то же, и решил завещать, чтоб банки похоронили вместе с ним. А чтобы мелочь не разворовали жадные родственники, принял решение каждую банку заключить в отдельный несгораемый сейф, и для этого копил деньги на сейфы, но вскоре забыл, для чего собирает деньги, и пропил сбережения, а одну из банок в пьяном угаре скинул с балкона и убил ею кошку. На следующее утро под балконом не было ни банки, ни кошки, а за листом подорожника Семен обнаружил след мужского ботинка сорок седьмого размера и выпачканный в крови медяк.
Танич прислонился к холодному стеклу щекой и думал, как бы ему найти какой-нибудь повод для размышления. К несчастью, повода не было. Ему захотелось выйти из автобуса, но он не вышел, подождал еще две остановки, надеясь, что желание выйти пройдет само; однако оно не проходило. Тогда он подождал еще одну остановку. Желание выйти никуда не делось. Что за чертовщина, подумал Танич. Вскоре он остался единственным пассажиром. Водитель остановил автобус и, глядя в пустой салон осоловелыми глазами, прохрипел: «Конечная!» Танич поднялся, жалея, что приходится выходить из теплого помещения в холодную ночь. Семен проследил за тем, как Танич не спеша выбирается из автобуса, и закрыл двери, чтоб в тесной обстановке пересчитать накопившуюся за день мелочь. Сбившись со счета, он пересыпал мелочь обратно в миску и стал пересчитывать снова, и так повторилось несколько раз.
Танич оглядывал незнакомый район. Слева были гаражи, бесконечный ряд кирпичных коробок с белыми номерами на воротах, справа — пустырь, а за ним девятиэтажки, похожие на незажженные белые свечи, впереди — ничего. Горящие фонари освещали дорогу, ведущую в сиреневую пустоту. На стенах гаражей трепетали полинявшие афиши Театра юного зрителя. Холодный ветер заставил Танича поежиться. Он пересек дорогу, а затем пересек ее снова, увидев на другой стороне работающий ларек, в котором за стеной сигаретных пачек пряталась стареющая женщина: она читала книгу или только притворялась, что читает, потому что за всё время ни разу не перевернула страницу. Танич подошел к ларьку. Он рассмотрел его со всех сторон, не понимая, что этот безобразный нарост из стекла и металла делает у обочины дорожной ленты, протянутой, как бельевая веревка из ниоткуда в никуда. Ларечница в свою очередь уставилась на Танича, не понимая, что тут делает этот невыразительный человек со злыми глазами. Танич подумал, что это судьба, и он, наконец, убьет взрослого человека. Он осмотрелся в поисках камня, чтоб разбить им стекло, но камня поблизости не оказалось. Он прошел немного дальше и нашел в канаве обломок кирпича. Взвесил в руке: тяжелый. Он успел забыть, для чего искал камень, потому что его мысли вернулись к Зине и ее дочери, которые не желали съезжать с чужой жилплощади. Танич пошел по дороге с кирпичом в руке. Он миновал пост ГИБДД и очутился за чертой города. Чахлые деревца гнулись на ветру, как зубчики расчески. Заиндевелые травы прижимались к мертвой земле, чтоб ощутить себя частью большого мертвого целого. В воздухе мерцала холодная пыль. Танич моргал от боли, когда эта пыль попадала ему в глаза. Фонари светили приглушенно, словно боясь темноты. В поле недалеко от обочины виднелся заброшенный синий ларек с надписью «ПИВОВОДЫ». Танич пошел к ларьку, чувствуя в немеющей руке вес кирпича. По дороге промчался автомобиль, еще один, дальние огни слепо всматривались в зыбкую полосу горизонта. В холодном воздухе вспыхивали и тут же гасли белые искры. Танич не видел ничего кроме ларька, правая половина которого была залита светом фонаря, а левая погружена во мрак. Он шагал по замерзшей грязи, и его каблуки, проламывая лед, проваливались в студенистую слякоть; Танич шел к цели как по болоту, стуча зубами от холода. В двух шагах от покосившейся двери, едва державшейся на ржавых петлях, он остановился, чтоб вспомнить, кто он и что тут делает. Он ничего не вспомнил, кроме той страшной ночи, которую провел на кладбище со сломанной ногой, когда чьи-то белые глаза глядели на него из темноты и чьи-то серые губы шевелились, произнося его имя. Ему подумалось, что, может, ничего этого не было; может, маленький Танич нафантазировал себе и глаза, и губы; может, он нафантазировал себе всю свою жизнь, а на самом деле он до сих пор сидит возле безымянной могилы, зная, что мама мертва, а кто-то большой и страшный, как колесо обозрения, глядит на него из темноты и потирает костлявые ладони. Это существо огромное и неуязвимое, холодное и мертвое, как космическое пространство, из которого оно вынырнуло. Оно погрузило острые пальцы в его грудь и что-то сделало с его сердцем, что-то ужасное. У Танича сдавило горло. Он потрогал ручку двери: холодная. Толкнул: дверь поддалась. Он взял кирпич поудобнее.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});