class="p1">Крикунов снова крякает.
Мы поднимаемся на пятый этаж и заходим в зал. Он уже полный. Стоит шум и гвалт. Поднимаемся на сцену и усаживаемся за стол, покрытый малиновой плюшевой скатертью. Ну что же, нужно провести собрание. План с Крикуновым я уже обсудил. Значит, надо действовать, причём скорее, чтобы не тянуть кота за хвост и скорее бежать к табачному капитану.
Я поднимаюсь.
— Товарищи! — говорю я громогласно, как на плацу.
Общий гвалт немного стихает и все удивлённо смотрят в мою сторону. Классные руководители успокаивают неуспокаеваемых и воцаряется относительная тишина.
— Собрание комсомольской организации школы объявляю открытым. Какие будут предложения по составу президиума?
Руку тянет девочка из первого ряда. Я предоставляю ей слово и она зачитывает по бумажке несколько фамилий.
— Будут другие предложения? — обращаюсь я к залу и получаю в ответ тишину. — Возражения? Замечания?
Нет, ничего подобного не предвидится.
— В таком случае прошу голосовать за состав президиума списком. Кто за? Прошу поднять руки. Против?.. Воздержался?.. Принято единогласно. Прошу членов президиума занять свои места.
Члены поднимаются на сцену.
— Слово для приветствия участникам собрания предоставляется второму секретарю Центрального районного комитета ВЛКСМ, товарищу Куренковой Валентине Романовне.
Пока она идёт от стола к трибуне с гербом СССР, стоящей здесь же на сцене, зал снова начинает гудеть, поскольку никаких интересных событий, не говоря уже о зрелищах, на сцене не происходит.
— Товарищи, — снова встаю я, и говорю строгим голосом с недовольно-репрессивными интонациями, как прожжённый аппаратчик. — Прошу вас проявлять уважение и не тормозить ход собрания. Давайте все мы настроимся на конструктивную рабочую волну и выработаем необходимые решения, как можно скорее. Соблюдайте тишину, пожалуйста.
Гул снова смолкает и Куренкова начинает свой экспромт. Как говорится, «я чихнул и начал свой привет. С Новым годом, тётя Хая…»
После собрания Крикунов идёт её провожать. Перед тем, как уйти, она прощается со мной.
— Где это ты, Андрюша, такого орла взял? — спрашивает она у Андрея Михайловича.
— Выпестовал, Валентина Романовна, создал, как демиург, — отвечаю я. — Из подручных материалов.
— Далеко пойдёшь, Брагин, — качает она головой и пристально смотрит.
— Если позволите, — улыбаюсь я, — как-нибудь при случае я вам напомню эти слова.
Перед тем, как бежать к капитану, я заскакиваю в бар. Думаю, идея у меня верная.
— Альберт Эдуардович, — прошу я, поприветствовав бармена и руководителя этого «царства разврата», — Продайте, пожалуйста, бутылочку чего-нибудь хорошего, но не оголтело импортного. Умеренно-прекрасного, но доступного по цене простому советскому школьнику.
Он молча выходит в служебное помещение и возвращается с бутылкой. Повертев в руках, он ставит её передо мной на стойку.
— Двадцать пять, — говорит он голосом, лишённым эмоций.
Двадцать пять за «Слънчев бряг»? Жук вы Альберт Эдуардович. Ну да ладно, могло быть и хуже. Я отдаю деньги и забираю бутылку, завернув в серо-бежевую бумагу, любезно предоставленную барменом.
Кахи с Рыжим нет. Попрощавшись, я иду на выход и, как всегда, сталкиваюсь с ними обоими на ступеньках. На Кахе точно такая же куртка, как и у меня. Красная с белыми вставками и гербом СССР на груди.
Они останавливаются и смотрят на меня, как на приведение. Не ожидали увидеть?
— Здорово, орлы, — улыбаюсь я. — Смотрю, Андрюха, ты решил в нашу команду влиться?
— Чего? — хмурится он.
— В олимпийскую сборную.
— Ты где куртофан взял? — спрашивает он.
— В Лейк-Плэсиде, ясен пень. Там же, где и ты, по ходу. Хотя нет, точно, тебе батя подогнал, мажор.
— Чего? — снова тянет он.
— Ладно ребята, очень хочу с вами поговорить, вот прямо очень, но некогда. Не забыли, скоро игра уже? Ладно, бывайте. Увидимся. Кино, кстати, хорошее было. Жизнеутверждающее. Обязательно сходи, Рыжий. А потом обсудим.
Он ничего не отвечает, но смотрит неприязненно. Ну что же, насильно мил не будешь.
Придя в милицию, получаю пропуск и поднимаюсь в кабинет Артюшкина.
— Смотри-ка, — говорит он, — сам пожаловал. Без звонков, погонь и спецназа.
В кабинете накурено, открытая форточка не справляется и можно по-прежнему вешать топор. Дверца большого несгораемого шкафа приоткрыта. Висящее на стене радио, тихо бубнит:
«Попытки руководства Вашингтона отгородиться от внутренних проблем страны, поднятые антисоветской шумихой, судя по всему, оказываются, всё же, безуспешными. Нагнетавшиеся страхи по поводу, так называемой, советской угрозы в Персидском заливе»…
— Я же говорил, — отвечаю я, — приду, когда будет, что принести.
— Ну, и что принёс? — спрашивает он, доставая голубую помятую пачку «Ту-134».
— Подарки.
— Даже во множественном числе? — удивляется он и раскуривает сигарету, предварительно помяв её в пальцах.
— Да, вот первый, — протягиваю я бутылку.
Капитан неторопливо разворачивает бумагу, достаёт её и удовлетворённо кивает.
— Молодец. Тогда давай, теперь я тебе подарок сделаю. По очереди, ладно?
Он выдвигает ящик стола и, достав оттуда лист бумаги, протягивает его мне.
— Дружеский шарж, — усмехается он. — Нравится?
У меня в руках оказывается фоторобот. Изображение, конечно, нельзя назвать моим портретом, но какое-то сходство определённо имеется.
— И кто это? — невозмутимо спрашиваю я.
— Кто это? — переспрашивает он. — Правда что ли? Не можешь понять, кто это?
— Не имею не единой мысли, — отвечаю я, пожимая плечами.
— Ну ладно, пойдём со мной. Не переживай, это не официальные действия. Так, просто дружеский разговор.
Мы выходим из кабинета и идём по коридору. У одной из дверей Артюшкин останавливается и, толкнув, заходит внутрь.
— Давай, — говорит он, оборачиваясь, — проходи, не стесняйся.
Он кивает сержанту в форме и тот выходит из кабинета. Остаёмся только мы с Артюшкиным и парень со сломанным носом и чёрными фонарями под глазами.
— Кто ж тебя так? — с сочувствием спрашиваю я.
— Ну что, Жир? — обращается к нему и капитан. — Этот?
Парень смотрит на меня и в его глазах я вижу страх.
— Ну, чего молчишь-то? — наседает Артюшкин. — Это он или нет?
13. Начинай с малого
Хотя, может и не страх. Или страх, вперемешку с презрением и злобой. Да, в общем-то, всё равно, что там светится в глазах Жира. Потому что он медленно кивает и, разжав пересохшие губы, коротко произносит:
— Да.
— Точно? — с нажимом спрашивает табачный капитан.