Читать интересную книгу Персонных дел мастер - Станислав Десятсков

— Недурная копия с «Битвы Александра Македонского» Альтдорфера,— ответил он уклончиво.

— Да, я знаю, подлинник у курфюрста Баварии. Как думаете, не уступит ли он его мне? — своим скрипучим голосом спросил Карл.

— Я думаю, сейчас в Европе не найдется монарха, который что-либо не уступил бы вам! — польстил Август. Но Карл, казалось, не обратил никакого внимания на лесть. Он продолжал говорить, обращаясь уже преимущественно к Станиславу:

— Не правда ли, в этой картине чувствуется тайна битвы? Ведь в каждой баталии есть тайна. И только тот, кто разгадает ее, выиграет сражение. Не так ли, кузен?

С этими словами он обернулся к Августу и в упор уставился на него северными, холодными как лед, глазами. Август поежился в явном замешательстве, не зная, что ответить.

— Да, я и забыл, вы ведь не выиграли ни одной баталии, кузен! — засмеялся Карл и как-то сразу постарел лицом, потому, наверное, что при смехе оно становилось еще длиннее.

— Ну отчего же, я выиграл битву при Калише! — обиженно пролепетал Август, с ужасом понимая, что о чем не надо было ему вспоминать, так о победе при Калише.

— Вы же сами утверждали, что оказались под Калишем случайно и что сражение вел Меншиков? — Карл XII сразу вцепился в него, как гончая в зайца.

— Да, да, конечно, там все сделал Меншиков! — Август поспешил склонить голову. Но братец решил, должно быть, потрясти его сегодня, как спелую грушу, и не отставал с расспросами.

— Кстати, насчет этого Калиша,— продолжал Карл.— Вы сражались там против нас, хотя ваши министры уже подписали с нами мир, следовательно, вы нарушили свое королевское слово. Но кто нарушает свое слово однажды, тот легко нарушит его и в другой раз. Почему я должен верить, что вы снова не выступите против меня, как только шведская армия покинет Саксонию? Пипер докладывал мне недавно, что Дрезден кишит тайными русскими агентами, и недавно он сам видел их в «Польском отеле». О чем вы ведете с ними переговоры?

— Поверьте, брат, я не дал аудиенции ни одному русскому агенту и сегодня лично прикажу фон Витцуму арестовать в Дрездене всех лиц, подозрительных вашим министрам!

Август положил на толстую грудь свою могучую руку и преданно уставился в холодные глаза северного властителя. Но Карл смотрел с прежним ледяным недоверием, и Августу померещились вдруг подземелья одной из шведских неприступных крепостей, где он может просидеть до конца жизни.

Перепуганного курфюрста, уведя разговор в другую сторону от этого проклятого Калиша, выручил Лещинский. Новый польский король по существу тоже был королем без королевства: почти вся Польша была занята русской армией и отрядами враждебной Станиславу Лещинскому Сандомирской конфедерации. Вот почему король Станислав и примчался из Данцига в шведский лагерь уговаривать своего могущественного покровителя Карла XII поскорее двинуть армию из Саксонии на восток — в Польшу, а затем в Россию.

— Говорят, царь Петр и магнаты-сандомиряне предлагают корону Речи Посполитой этому бунтовщику Ференцу Ракоци,— своим обычным бесцветным голосом заметил как бы вскользь Станислав и закурил трубку.

Не случайно в историю Польши этот королек войдет под прозвищем Станислав-трубокур. Иные историки до сих пор недоумевают, почему Карл XII остановил свой выбор на столь невзрачном кандидате на польский престол, а не выбрал короля среди известных всей Речи Посполитой фамилий Вишневецких, Радзивиллов, Потоцких, Любомирских или Сапег. Ведь Станислав Лещин-ский до избрания был известен только в своем околотке, и известен как лентяй и изнеженный барич. Но выбор Карла строился на трезвом расчете. Во-первых, возведи Карл на трон представителя одной из знаменитых фамилий шляхетской республики — все другие магнаты тотчас перейдут на сторону царя Петра. Во-вторых, сама пассивность и.слабость характера Станислава служили залогом его покорности своему шведскому повелителю, и, прикрываясь его именем, шведы могли чинить в Речи Посполитой все, что хотели. В-третьих, не приходилось сомне-' ваться в верности Станислава шведским интересам, поскольку тот все поставил на одну шведскую карту. Короче, с позиций Карла XII, Лещинский был самой удобной шведской марионеткой на польском престоле. Жаль только вот, что Польша не желала признавать его своим королем.

— Ференц Ракоцй? — переспросил Карл.— Да, мятежный мадьяр засылал ко мне своих посланцев, предлагая совместный поход против императора на Вену. Но я не желаю иметь дело с человеком, раз изменившим своему законному монарху. И я приказал Пиперу выгнать мадьяр из лагеря и спустить на них собак. Вот так! — Карл весело прищелкнул пальцами и, крикнув «Ату! Ату! Ату!», сам же рассмеялся своей охотничьей шутке.

— Вчера я получил депешу от статс-секретаря Великобритании Гарлея. Англия признала меня законным королем Речи Посполитой...— все тем же бесцветным голосом продолжал беседу Лещинский.

— Великолепно! Это для нас куда важнее, чем все панежские выходки! — искренне возликовал Карл.— Теперь для вас, Станислав, будут открыты английские кредиты и вы сможете наконец создать сильную наемную армию!

— А римский престол, значит, по-прежнему не признает ваших королевских прерогатив? — не удержался и подпустил шпильку Август, намекая, что римский папа Климент отказал в благословении Лещинскому, как явному ставленнику схизматиков шведов.

— Кузен! — сердито покачал головой Карл.—Ваше дело — стыдиться и молчать! Вспомните о Калише!

Бледный Август поднялся.

— Вы уже покидаете нас, кузен? — В голосе Карла звучала явная издевка.

— Мне, признаться, нехорошо... — промямлил Август.

— Ну что же, идите! — милостиво разрешил Карл, но затем словно спохватился и, когда уже Август был у порога, напомнил: — Кстати, кузен, вы до сих пор не прислали королю Станиславу официального поздравления с восхождением на польский трон. Мы ждем, кузен! Помните, мы не уйдем из Саксонии, пока не получим этой бумаги!

— Вы получите ее завтра же!— Август отвесил прощальный поклон хозяину и его гостю и поспешно ретировался.

— А вот царь Петр — человек совершенно иного склада, чем ваш нынешний визитер! — многозначительно заметил Лещинский.

— Царь Петр! — фыркнул Карл, — В войне с ним моими главными противниками будут версты и расстояния, а не русская армия!

— Говорят, московиты усердно обучают своих солдат. Они укрепляют Нарву и Дерпт, Новгород, Псков и Смоленск, строят Петербург...

— Пусть царь Петр строит свой парадиз на Неве, я отберу у него Петербург в Москве!

Станислав с видимой радостью ухватился за последние слова шведского короля:

— Значит, вопрос о походе решен? Тогда я должен поведать вам об одном важном обстоятельстве. У меня в Данциге побывало турецкое посольство. Турки заверяют, что после первых же побед шведских воинов Османская империя будет с нами. Кроме того, с турками был некий грек Згура, их толмач и вместе с тем доверенный человек гетмана Мазепы. И что же, сей грек передал мне письмо от Мазепы, в коем этот благородный шляхтич зовет нас на Украйну и заверяет, что все казаки немедля перейдут на Нашу сторону...

— Вот видите, Станислав, старый лис почуял, что пахнет жареным, и готов уже перебежать к нам. Попомните: Московия — колосс на глиняных ногах. Мы еще и пальцем не пошевелили, а держава царя Петра уже трещит и начинает разваливаться! Гилленкрок докладывал мне, что восстала Астрахань, бунтуют Дон и Башкирия. Теперь же Мазепа!

— Вы стоите, брат мой,— льстиво заметил Станислав,— как стоял когда-то Александр Македонский перед вратами царства Дария. Стоило ему постучать в эти врата, и держава Дария рухнула в одночасье! Несомненно, письмо Мазепы — то добрый знак! — И, указывая на висевшую в гостиной Пипера картину Альтдорфера, польский королек по-иезуитски заметил: — Тайну побед великого Александра постигли только вы, мой король! Разрубите одним взмахом меча гордиев узел, и на востоке вас ждет сказочная Москва! — Хитрый Станислав знал ревностную зависть шведского короля к славе великого македонца.

Отвернувшись к окну, Карл не проговорил — приказал по-солдатски:

— Отпишите Мазепе, пусть ждет моего знака!

Алхимия и фарфор

Восемнадцатый век историки обычно именуют веком разума и просвещения. Но большая часть его современников не находила в нем ни того ни другого. Век начался двумя великими войнами: Северной и войной за испанское наследство. Вслед за тем пошли: война за польское наследство, война за наследство австрийское, Семилетняя война, войны с Османской империей, войны в Америке, войны в Индии, а закончился век пожарами французской революции, потрясшими не только Европу, но и весь мир. Войны несли с собой мор, голод и разорение. Сладкой сказкой казалась мечта о философском камне, который сразу бы исцелил человечество, предоставив ему неслыханное богатство и спокойствие. В погоню за той сказкой отправлялись многие. Оттого неудивительно, что и в век Вольтера процветала, как и в средние века, черная магия, а хиромантия, кабалистика и алхимия почитались занятиями хотя и несколько таинственными, но достойными всяческого уважения. Среди алхимиков были и не верящие ни в бога ни в черта вольтерьянцы, и серьезные немецкие профессора, и знатные венецианские сенаторы, и французские маркизы, но более всего было обыкновенных авантюристов. Ведь XVIII век был не только веком просвещения и Великой французской революции, но и веком заката аристократии. Европейские аристократы все еще жили в своих роскошных дворцах и поместьях, но предчувствие скорой гибели уже стояло в их покоях, и песенка «Аристократов — на фонарь!» носилась в воздухе. Чувство обреченности порождало тягу к таинственному и запретному. В дворянские дворы и замки проник сатанизм, поклонникам которого дьявол казался последним оплотом и последним укрытием от неотвратимо надвигающегося шторма революций. И в сумраке дворянской культуры из столицы в столицу летали, как черные вороны, такие европейские знаменитости — авантюристы и прожектеры, как Джон Ло, самозваный граф Калиостро, беспечальный Казанова, знатный картежник Сен-Жермен. Они были готовы на все: составить прожект удачного освоения обеих Индий и вылечить от мужского бессилия, провести новую финансовую реформу и пустить кровь ожиревшей маркизе. Они всегда знали заветные три карты при игре в фараон и всю жизнь искали философский камень, способный превратить в золото все, чего он касался.