В задумчивости я цепляю кусочки халвы, ем. Люблю халву, что-то такое – из детства, облизываю ложку. Смотрю на освещенную лампой-прищепкой стену, сооружаю из пальцев собачку, рваная тень забавно открывает пасть. Олаф тоже смотрит на освещенную стену, хоть бы он ничего не говорил – нет, открывает рот:
– Зато она хорошо ко мне относится, – произносит вслух.
Остальное – про себя: «.. а ты меня не любишь, не жалеешь, разве я немного не красив, мне нужна твоя любовь, я жру ее, вдыхаю, кручу в руках и прячу в карманы, мне не хватает твоей любви, отдай мне ее обратно, у тебя руки холодные, ледяные, всегда холодные, когда ты меня не любишь, ничего с тобой не могу сделать, ничего с собой не могу сделать, я не могу больше, я устал, так я жить не хочу, по-другому не получается».
– К тебе все хорошо относятся, – склоняю к плечу голову я.
«.. да ты офигел совсем, офигел, у тебя идиотнейшие представления о жизни, откуда весь этот бред, причем навязчивый, ты как в театре, думаешь, что раз в первом акте – ружье, значит, в третьем – начнет стрелять, разрывными патронами, цветными ракетами, ни фига подобного, записывай за мной жиииизнь – не те-аааа-тр, и ничего по твоим дурацким сценариям не происходит, ну ты что, ты что, я не ухожу от темы, совсем нет, конечно, я тебя люблю, ни у кого, кроме тебя, в этом сомнений не возникает, честно, но что я могу тебе объяснить, если не понимаю сама, что я могу тебе обещать, я и себе-то, как ты думаешь, у нас что-то будет… хорошее?»
Отвлечься, Вера. Срочно.
23.15
А вообще сегодня целый день не переставая льет дождь, холодный и абсолютно не весенний.
Утром, доплюхав по лужам до конторы в мокрых одеждах (зонтики недолюбливаю, никогда не пользуюсь, зонтик – это как-то искусственно, плюс я его сразу потеряю), угревалась кофием. Без коньяка. Светски беседовали с коллегами о погоде:
– Эх, а вот в Сочи сейчас – восемнадцать градусов тепла, – с завистью сказала Ленка, отламывая себе кус шоколадки.
– Ага, а в Эстонии – двадцать два, мне вчера подружка написала, яблони у них того, в цвету, и иные деревья, – это уже я.
– А я на прошлой неделе был в Египте, – вступил инженер Петя, хлюпая чаем, – так там было двадцать пять, ветер только достал.
– А вот в Доминиканской Респууублике, – промурлыкала я, – плюс триииидцать, и во-даааа – двадцать семь…
– Это тебе подружка из Эстонии написала? – спросил инженер Петя.
– На Гизметео посмотрела, – с достоинством ответила я, – люблю знать погоду в разных там точках. Земного шара. На параллелях и меридианах.
– Хочу тридцать градусов, хочу! – проныла Лена с набитым шоколадом ртом. – В Австралии еще жара как бы всегда.
– А в Африке? В Найроби?
– Что такое на хрен за Найроби? – Ленка все-таки очень невежественна географически. (Всем известно, что Найроби, это столица… посмотрю в Яндексе и узнаю, делов-то. Кении, я почти угадала.)
Вокруг нас уютно разместились два мокрых зонта и мое Черное Пальто, распятое для просушки.
00.05
Не успели мы с коллегами переговорить обо всех странных местах, где бывает тепло, приехало Кладбище. И не одно. С цветком. Антуриум ред лав – было начертано на ярком пакете.
Кладбище с приветливой улыбкой распотрошило упаковку. На меня вытаращились красные (ред), наверное, цветки в форме полусердец (лав?), вокруг них глянцевели твердые на взгляд листья.
Я не поклонница цветов. Особенно же мне неприятны комнатные растения, явно претендующие на уход.
(Правда, натюрморты с вазами и т. п. я очень уважаю. Вспоминается рассказ Роальда Даля о художнике-портретисте, который, чтобы добиться необходимого сходства, первоначально убивал своих моделей.)
А теперь вот это, ред лав. Оставила его в конторе.
00.30
В обед встречались с Эмилией, пили кофе в «Белой Чашке», сфотографировались для флеш-моба в туалете вместе, получилось прикольно, там сплошные зеркала с рисунками поверх, красиво, необычно.
Познакомились с Эмилией мы сто пятьдесят шесть лет назад, в рекламном агентстве, она пришла устраиваться на работу.
Вступительное слово перед ней держала местная знаменитость – Жанна, которую точно охарактеризовал крепко недолюбливавший ее Олаф: «Если бы глупость имела крылья, Жанна бы парила под потолком». В конце приветственной речи она душевно произнесла: «И не надо бояться дружеского соперничества. Это – нормально, это – правильно, и это – по-европейски».
Работу Эмилия получила, а эти золотые слова до сих пор у нас в употреблении.
Сегодня Эмилия была свирепа и в кожаных бриджах.
– Достали меня все, – отрывисто сказала, – и муж достал, и Абонент достал, и мама с бабушкой тоже.
Абонентом называется подругино любимое существо, московский озорной гуляка Левушка, убежденный, между прочим, холостяк. С Эмилией их связывают непростые, мучительные отношения, каждую минуту рискующие трагически прерваться, все это продолжается уже лет восемь или даже девять.
– Забодал он меня, «поехали на Кипр, у меня таймшер», «поехали на Кипр, у меня таймшер», бубнит и бубнит, хоть в «аську» не выходи, а то, что у меня ребенок – раз, муж – два и работа – три, ему до сама знаешь чего… А сюда приехать – это он нет, это ему не с руки… На Новый год приезжал, и все! Вот ты скажи, это по-мужски? Это красиво вообще?
– К примеру, вендиспансер на Чебью. Врачи – евреи, пациенты – русские. Это – по-коммунистически? – находчиво ответила я цитатой.[8]
Далее Эмилия рассказывала, что по совету своей кузины: «Милая моя! Нельзя в нашем возрасте общаться с мужчинами старше двадцати пяти лет!» – отправилась на романтическое свидание с невинным юношей, которое (свидание) было безнадежно испорчено разговором о политике. Взрослая Эмилия вспомнила, как горько рыдала в день смерти Брежнева, а невинный юноша залился краской и пробормотал, что он тогда еще не родился.
А я вот не рыдала, конечно, но в почетном карауле у портрета стояла, как не стоять.
«Только дедушка Ленин хороший был вождь» – спел Летов. Тоже давно.
01.00
Вчера с Лизой отводили Павлика на день рождения одноклассницы. Проистекало в боулинге, где мы с дочерью и сфотографировались в туалетной комнате. Старались, чтобы в кадр вошло взволнованное объявление «Не мойте в раковине обувь!». Вообще, смешные вещи можно увидеть в общественных уборных.
01.45
Насчет цветов. В средней школе в девочковой среде существовал такой опрос-тест, сейчас бы назвали определенно «флешмоб», главное всегда – договориться о терминах.
Так вот, спрашивалось: какой ты цветок? Или: какая ты птица (рыба? млекопитающее?)? Подавляющее большинство моих одноклассниц однообразно отвечали, конечно же: «роза», некоторые конкретизировали: «чайная роза» или там «алая/ белая», стремящиеся прослыть оригиналками говорили: «верблюжья колючка» или еще «орхидея». В те времена про орхидеи я знала из романов про сыщика Ниро Вульфа и из «Собаки Баскервилей»: «Орхидеи еще не зацвели…» Не помню, к какому растению приравнивала себя Вера-девочка, подозреваю, что просто ничего экстраординарного я выдумать по молодости лет и недостатку ума не сумела и предпочитала загадочно молчать. Или я могла заявить: «ромашка», потому что ромашка больше всего похожа на цветок как таковой. И рисовать просто: сердцевинка-кружок и лепестки.