Эмилио Бакарди не видел Сантьяго в худшие дни. А Леонард Вуд видел.
Осажденный город был обезглавлен, пятьдесят тысяч его жителей остались без пищи и в антисанитарных условиях, ежедневно от голода и болезней погибало двести человек. Вот как Леонард Вуд описывал в своих воспоминаниях первую прогулку по городу 20 июля: Длинные вереницы изнуренных, желтых, жуткого вида людей устало тащились по грязным улицам, обходя трупы животных и груды разлагающихся отбросов, или обессиленно присаживались в долгожданной тени, пытаясь восстановить силы дремотой. Из заброшенных домов струилось пугающее зловоние, лучше всяких слов говорившее, что внутри мертвецы. Казалось, самый воздух напоен смертью… Жители не успевали сразу хоронить мертвых, и их сжигали грудами по восемьдесят-девяносто трупов, нагромождая их на решетки из рельсов вперемешку с соломой и хворостом. Все это поливали галлонами керосина, и страшная груда быстро обращалась в пепел. Другого выхода не было — мертвые грозили живым, вот-вот могла разразиться эпидемия.
Вуд как губернатор Сантьяго немедленно взял на себя задачу накормить голодных и начать лечить больных, а также похоронить мертвых. Лености он не терпел; всякий, кто не подчинялся предписаниям по расчистке улиц, рисковал подвергнуться публичной порке хлыстом. В первые недели Вуд превратился в диктатора Сантьяго, однако на многих из тех, кто с ним общался, он произвел самое сильное впечатление. Он принимался за дела с первыми лучами рассвета, лично объезжал город верхом, надзирая над санитарными мероприятиями, и мог спешиться, чтобы показать неопытному работнику, что вниз по склону мести легче, чем вверх, а нагружать тачку мусором удобнее, если не таскать мусор в нее, а подкатить ее к куче. По вечерам он оставался за письменным столом, когда все остальные уже расходились по домам. «Им овладела «страсть к работе», — писал его биограф Герман Хейгдорн. — Впервые со дней войны с Джеронимо он нашел себе дело, соотносимое с его неимоверной энергией». Однако Леонард Вуд наряду с деловитостью и предприимчивостью, лучшими качествами янки, проявлял и властолюбие и высокомерие, которые в конечном итоге и испортили отношения Кубы и США. Хотя Вуд помогал кубинцам, он явно недооценивал их готовность взять на себя ответственность. «За одним-двумя исключениями, — писал он жене, — никто из кубинцев не вызывается сделать хоть что-нибудь для своего народа».
В сентябре Эмилио Бакарди и другие выдающиеся сторонники независимости из числа santiagueros собрались обсудить, какую позицию им следует занять по отношению к американской военной оккупации с учетом ее отрицательных и положительных сторон.
Эмилио считал, что с американцами следует сотрудничать, предлагать им помощь и доверять им — ведь они столько сделали для независимости Кубы. Поскольку Эмилио всегда держался с достоинством, обладал колоссальным престижем в обществе и был склонен к идеализму, он, естественно, не мог не привлечь к себе внимания Леонарда Вуда — и привлек, как своей репутацией, так и фамильным ромом. В ноябре группа жителей Сантьяго, ставших советниками Вуда, выступила с предложением сделать кого-то из своих мэром города и попросила назначить на эту должность Эмилио Бакарди. Вуд согласился, рассудив, что это один из самых талантливых людей, оказавшихся в его распоряжении.
«Если этот человек будет так же хорошо исполнять обязанности мэра, как он делает ром, лучше никого не найти», — сказал Вуд. С другой стороны, он поделился с адъютантом: «Даже не знаю, что подумают мои друзья-пуритане из Массачусетса, когда узнают, что я выбрал господина Бакарди».
Глава седьмая
Слуга угнетенного отечества
Гаванский бульвар Прадо, широкий и тенистый, ведет из центрального парка города до самой гавани — и американская армия, оказавшаяся в конце 1898 года в кубинской столице, превратила его в свой палаточный город-лагерь. Места было мало, и солдаты были вынуждены ставить палатки вплотную друг к другу. Они втыкали колья в грязь вокруг деревьев, выстроившихся вдоль широких тротуаров, и натягивали бельевые веревки между фонарных столбов. На балконах особняков по сторонам бульвара стояли и с боязливым любопытством наблюдали, что делается внизу, кубинки с трепещущими веерами и кубинцы в белых соломенных шляпах. В первый день нового 1899 года, когда Куба официально стала суверенной, испанский флаг, развевавшийся над старой крепостью в гавани, спустили, и его место занял звездно-полосатый. Кубинского флага не было нигде.
Обязанности полицейских патрулей в столице взяли на себя восьмой и десятый пехотные батальоны американской армии. Американский военный губернатор Кубы въехал в Гаванский дворец, который прежде занимал испанский генерал-капитан, — но прежде американские солдаты вывезли оттуда больше трехсот повозок мусора. Почти четырехсот лет испанского владычества над Кубой как ни бывало: американская военная администрация твердо вознамерилась обучить кубинцев английскому, ввести здесь американские законы, внедрить американские приемы управления, закупить товары, сделанные в США, и переключить внимание местных жителей с корриды на бейсбол (впрочем, против этого кубинцы ничего не имели). Командующие армии Соединенных Штатов и их начальники в Вашингтоне не стеснялись наводить в стране свои порядки.
Изменениям подверглись не только система образования и налогообложения — перечертили даже карты. Остров Пинос — «Сосновый остров» — у самого южного побережья был частью Кубы на протяжении всего испанского владычества, однако правительство Соединенных Штатов, не поставив кубинцев в известность, заявило свои права на остров в рамках Парижского мирного договора. Весной 1901 года американское военное командование заставило кубинских законодателей предоставить Соединенным Штатам постоянное право интервенции в страну, и Куба превратилась в инструмент давления на переговорах. «Думаю, при необходимости мы можем и пожертвовать островом Пинос», — рассуждал генерал Леонард Вуд в письме к военному министру Соединенных Штатов Илайхью Руту, отмечая, что на острове все равно нет приличной гавани. Поначалу кубинцы думали, будто это они победили в войне, — но теперь узнали, что им придется вести с Соединенными Штатами переговоры хотя бы ради того, чтобы сохранить целостность своей территории.
Американская оккупация лишила кубинцев ориентира — они уже не понимали, кто их враг и как толковать те или иные нововведения. Их приводила в отчаяние откровенная похвальба американских политиков и военного командования, заявлявших, что американский флаг будет вечно реять над Гаваной, — но при этом они восхищались тем, как стремительно преобразуется остров. За годы оккупации Соединенные Штаты наняли под свое начало огромное количество работников, чтобы привести в порядок и отремонтировать улицы кубинских городов, построить новые шоссейные дороги и мосты, провести водопровод и канализацию, проложить телеграфные линии, соединявшие города на разных концах острова. Кубинские патриоты столкнулись с трудным выбором – поддержать оккупацию, хотя она явно мешала суверенитету родной страны, или противостоять ей, хотя благодаря вмешательству американцев страна семимильными шагами вступала в двадцатый век. Однако достижение полной независимости Кубы стало теперь политической задачей, и в новой эре стране нужны были лидеры, наделенные здравым смыслом и ясной головой — даже если они не очень хорошо владели ружьями и мачете.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});