Возможно, подсознательно — весьма смутно — командарм ощущал, что это для него сейчас не просто удобный наблюдательный пост, а нечто иное, почти пьедестал, поэтому и не спешил спускаться вниз. Стоял и смотрел, обводя взглядом то западный берег, то небольшой крепостной архипелаг, упрятанный в зелени островов, сошедшихся на слиянии Муховца и Буга.
— Прошу разрешения, товарищ командующий!
На смотровую площадку поднялся начальник 17-го погранотряда майор Кузнецов.
— Товарищ командующий, разрешите доложить! Вверенный мне отряд несет службу в усиленном режиме. По данным наблюдения, немецкие войска продолжают наращивать свою концентрацию. В ряде мест отмечаются крупные скопления войсковой техники…
Командарм остановил его:
— Ты попроще излагай, своими словами. Что твои бойцы подметили нового?
— Мои бойцы подметили, что если раньше немецкие погранцы отвечали на наши приветствия, то теперь перестали. Вывод: либо это не погранцы контролируют границу, либо они резко на нас озлобились.
— А сам-то как думаешь?
— Думаю, что это армейские патрули, которые не знают обычаев границы. А пограничников с линии сняли.
— Ну, вот, вот это уже информация. Есть над чем подумать…
И все трое вскинули свои бинокли на запад.
Попов и Коробов стояли рядом… Жаль, никто не снял их в этот момент, поскольку оба стояли на пике своей судьбы. Коробов рассматривал эти дали в последний раз. А Попов еще вернется сюда спустя три года. Его войска будут освобождать в июле 1944-го и Брест, и Крепость, и всю Польшу. И если сейчас он недоумевает, почему не его поставили на 4-ю армию, а Коробова, у которого боевых заслуг намного меньше, чем у него, буденовского рубаки, то потом будет радоваться, что эта горькая чаша его миновала, что именно на Коробова обрушится карающий меч, а он еще станет и генерал-полковником, и Героем Советского Союза, и заместителем командующего фронтом. А потом тихо-мирно доживет в Москве до преклонных годов и будет с почестями погребен на главном советском пантеоне — на Новодевичьем кладбище. А у Коробова и могилы не будет… Но пока они стояли вместе на крыше Тереспольской башни и ждали недолгого уже судного дня.
Коробов первым опустил бинокль и отправился вниз. На третьем этаже генералов поджидала молодая женщина, которая столь неурочно выставила таз с бельем.
— Товарищ командующий, вы уж простите за беспорядок — сами видите в какой тесноте живем!
— В тесноте, да ведь не в обиде?
— Да на кого ж обижаться?! Мы тут дружно живем. А заходите к нам! У нас обед поспел. Вы же, наверное, голодные с дороги! А у нас борщ горячий, котлеты подошли!
Коробов усмехнулся, посмотрел на Попова:
— Ну, что, Степаныч, пойдем в гости?
— Ишь, бойкая какая? — удивился комкор. — А муж-то у тебя где?
— Муж мой старший лейтенант Трошкин на службе сейчас. Вот не знаю, придет ли к обеду…
— Вот так вот! — засмеялся Попов. — Муж на службе, а ты чужих мужиков зазываешь!
— Да какие ж вы чужие? — изумилась женщина. — Вы ж наши родные отцы-командиры!
— Улестила! — довольно покачал головой Коробов. — Идем, Степаныч, чуешь, как борщом-то пахнет? Снимем пробу. Посмотрим, чем тут наших командиров кормят.
— А хорошо мы их кормим! — сепетила молодайка. — Не жалуются. Вот сюда проходите. Вот тут можно и ручки помыть…
Никогда раньше Коробову не приходилось бывать в таких крошечных комнатках: три шага налево, три шага направо. На небольшом — почти вагонном столике — уместились две тарелки и кастрюля с ароматным красно-золотистым борщом.
— Может, по рюмочке примете? У меня есть! — заговорщицки предложила хозяйка.
— Ты что ж это, кума, высший комсостав спаиваешь?! — делано рассердился Попов.
— Сто лет не пей, а перед борщом хоть умри, но на чарку займи. Наливай! — распорядился Коробов.
— И то верно, — согласился Попов. — Ну, уж давай и ты тогда с нами, застрельщица!
Застрельщица и себе рюмку налила.
— За что пьем? — спросил командарм.
— А за то, чтоб войны не было! — тихо сказала женщина и осушила рюмку до дна.
На обратном пути Коробов подбросил Попова на улицу Леваневского в штаб корпуса. Прощаясь с ним, тихо сказал:
— Выводи войска из Крепости под любым предлогом. По роте, по батарее, но каждый день — в поля, на полигоны, в лагеря…
— Так у меня и так обе дивизии рассредоточены. В Крепости по батальону от полка осталось, не больше.
— И их выводи. Нечего им там делать. Пришли мне график вывода, я подпишу.
— Есть!
— Ну, бывай!
Обнялись и расстались. Навсегда.
Глава восьмая
«Эстонцы» действуют в Бресте
Заветную телеграмму привез на старом побитом велосипеде небритый дядя в темно-синей фуражке с молниями Наркомата связи. Ее принял сам Алекс. Расписался и тут же вскрыл бланк: «…Вызываю на переговорный пункт сегодня в 20 часов. Соня».
До начала действий оставалось шесть часов.
— Ну, наконец-то! — радостно вздохнул Синягин. — А то засиделись тут в гостях…
Все переоделись в военную форму НКВД. У молчаливых «эстонцев» были петлицы рядовых, Алекс сразу же стал «старшим лейтенантом» войск связи, а Синягин долго примерял перед карманным зеркальцем синеверхую фуражку с красным околышем. Проверил ребром ладони кокарду, то бишь красную звезду, по центру переносицы, сплюнул, снял фуражку, перекрестился на крест оконной рамы:
— С Богом!
Электростанция, снабжавшая Брест энергией, находилась в сорока километрах от города — в Кобрине. Добраться туда на мотоцикле можно было от силы за час. Алекс сел за руль, Синягин в коляску, а один из бойцов — рыжий — угнездился на заднем сиденье. Черноволосый «эстонец» открыл ворота двора и помахал им вслед. Синягин, придерживая на коленях полевую сумку с маленькой, но мощной миной, с любопытством разглядывал горожан. Так вот они какие — Советы. Впрочем, ничего советского в облике брестчан не было. Большей частью они были одеты в пиджаки и платья, кепи и шляпки еще с «польского часу». Не спеша, фланировали по плиточным тротуарам, наслаждаясь теплым субботним вечером. Среди них мелькали и фуражки военных, которых тоже было немало на улицах Бреста. Красноармейцы, уволенные до полуночи, держались по двое-трое, лузгали семечки, ели мороженое, зазывали девчат на танцплощадку.
Неширокая шоссейка, обсаженная по обе стороны аллеей лип, тополей и каштанов, быстро стелилась под переднее колесо мотоцикла. Благополучно проскочили Жабинку.
Алекс остановил мотоцикл у железных ворот электростанции. Все трое вошли в проходную. За оконцем сидел пожилой вохровец с красным лицом и седыми усами. Увидев военных, он привстал.