его словам, могла бы когда-нибудь ею стать; потом произошло убийство Джо Кокс[7] – и последние сомнения развеялись.
Она показала тот плакат Джозефу.
– Вот козел, – бросил Джозеф.
– Тогда почему тебе вздумалось голосовать так, как он настаивает?
– Потому, что к нему это не имеет никакого отношения.
– Да что ты такое говоришь?
– Финансирование Национальной службы здравоохранения, зарплата моего отца – это не про него лично. Он просто расист и мерзавец, ворошит дерьмо.
– А ведь он в твоей команде.
– Нет у меня никакой команды.
– С этой недели мы все разделились на команды. Примкнули к одной или к другой.
– Может, я вообще голосовать не пойду, – сказал Джозеф.
Люси была вне себя, но хотела дать ему шанс ответить, а уж потом жестко отчитать его за лень и безответственность.
– Почему это ты не пойдешь голосовать?
– Да потому, что у меня, черт возьми, нет определенного мнения.
И Люси рассмеялась помимо собственной воли.
– Что смешного?
– Это самый здравый и самый очевидный довод, который я услышала за последние месяцы. А разве ты не хочешь остановить расистов?
– Конечно хочу. Но они же никуда не денутся после референдума. Его затеяли с той целью, чтобы отправить приезжих восвояси – скажем, в Польшу.
– Мне бы думалось… – начала она и прикусила язык.
Что бы там ей ни думалось (какая странная грамматическая конструкция), она либо не осмыслила этого до конца, либо еще не приступила к раздумьям. Не ляпни лишнего, Люси. Такую фразу впору нанести на футболку.
– Мысль ясна: о чем вообще думают мои родственники, собираясь голосовать заодно с расистами? Но они британцы. Мне казалось, это ваше общее желание: чтобы мы были британцами. Если мы черные, это еще не значит, что мы цепляемся за Европу. В половине европейских стран расизма больше, чем здесь. В Италии. В Польше. В России. Практически во всей Восточной Европе. Ты в курсе, как наших черных игроков оскорбляют, когда они выступают в этих странах? Там нас на дух не переносят.
Нет, о таком она не слышала. И только сейчас начала понимать, как мало смыслит в чем бы то ни было.
– В детстве, – сказал Джозеф, – я любил Тьерри Анри.
– Его все любили.
– Ну так вот: перед матчем Франция—Испания тренер испанцев попался, когда втирал одному из своих игроков, что Анри – черномазое дерьмо. Был скандал, тренера оштрафовали. Но тот обратился в суд и потребовал отмены штрафа. Убил на это три года, однако своего добился. В Испании с трибун до сих пор несутся обезьяньи выкрики в сторону черных игроков. Папа говорит, раньше такое случалось и здесь, но очень давно. Поэтому я не ощущаю себя полноправным европейцем. Пусть катится эта Европа, мать ее.
– Теперь мне уже будет совестно голосовать за то, чтобы все осталось как есть.
– Ну, это ты зря.
После работы она пошла голосовать в какой-то пыльный маленький зальчик, который, похоже, использовался только во время выборов. Ей хотелось испытать приподнятое чувство выполненного долга, но это трудно, когда в твоем распоряжении только и есть что листок бумаги да карандашный огрызок. На таких листках обычно видишь имена типа «лорд Фундук» или названия политических организаций, таких как «Движение за недопущение входа с собаками в Лордшип-парк». В Америке с ее автоматами и перфокартами пытались хотя бы придать голосованию вид сложной и серьезной процедуры. Но нынче, конечно, на повестке дня стоял лишь один вопрос: должно ли Соединенное Королевство сохранить членство в Европейском союзе или выйти из состава Европейского союза? На секунду у нее мелькнула мысль: вот если бы в клеточках внизу пропечатали только слова «Да» и «Нет», все эти тонны бумаги пришлось бы отправить в макулатуру; но не тут-то было, формулировки оказались четкими. Люси поставила крестик в первой клетке, «Сохранить членство в Европейском союзе», сложила свой листок, хотя ей сказали, что это необязательно, и вышла на улицу, в летний предзакатный вечер. По дороге домой она встретила нескольких знакомых, соседей, родителей одноклассников ее сыновей, членов группы любителей чтения, которую посещала, покуда не прониклась желанием поубивать этих книголюбов. Все они шли на избирательный участок. Одна изобразила на лице нервозность, другой поднял вверх скрещенные пальцы, еще кто-то спросил, есть ли у нее надежда на благоприятный исход дела. Никому даже в голову не пришло, что она могла проголосовать за выход. И конечно же, она этого не сделала, так что предположение было правильным. Хотелось их остановить и спросить, какие такие надежды они возлагают на Европейский союз, но она промолчала. Не хотела, чтобы они подумали, будто она не с ними.
В автобусе, идущем из центра, Джозеф встретил Джона, того самого родителя, которого не так давно на детском матче толкнул и сбил с ног судья. Завидев Джозефа, он подсел к нему.
– Голосуешь? – спросил Джон. – Я на обратном пути зайду.
– Не знаю. Не решил пока.
– Серьезно? Ты меня удивляешь.
– Это сложный вопрос, – заметил Джозеф.
– Для меня – само собой разумеющийся, – заявил Джон.
– Вот как? Тогда зачем вы голосуете?
По какой-то причине Джозеф подумал, что лучше спросить «зачем», а не «как». И просчитался.
– Достало все.
– Что именно?
– Без обид, но в наше время простого слова не скажи, так ведь?
– Разве?
– Да-да.
– Кстати, я не в обиде.
– В смысле?
– Вы же сказали: «Без обид».
– А. Ну да. Но ты-то нормальный парень.
– Спасибо. То есть голосование за выход поможет исправить положение?
– Думаю, так, да, – сказал Джон. – Но это мое личное мнение.
– А какого же слова нельзя сказать?
– Ну, ты сам понимаешь. Не буду подробно объяснять. Слишком тебя уважаю. Но со всех сторон только и слышно: ах, афрокарибское население, ах, гей-сообщество, ах, лесбиянки.
– Но при чем тут выход из Европы?
– Хуже-то всяко не будет, верно? Насколько я понимаю, мы нынче под чужими законами ходим. По указке Брюсселя.
– Я этого не знал.
– Оно и видно.
– Ладно. Моя остановка. – Он встал.
– Ты мозгами-то пораскинь.
– Обязательно, – сказал Джозеф. – Увидимся в следующем сезоне.
И вышел.
Не успел он прийти домой, как мать сунула ему личную карту избирателя:
– Тебе это понадобится.
– Может, я еще не пойду.
– Пойдешь как миленький. Люди жизнь отдавали за твое право голоса.
– Кто именно?
– Ну, ты их не знаешь. Они давно умерли.
– Хорошо, но что это были за люди?
– Солдаты. На войне.
– На Второй мировой?
– Можно и так сказать.
Джозеф посмеялся над такой уклончивостью.
– Это не смешно.
– Я смеялся не над погибшими в боях, а над тобой.
– Ну-ну, давайте все вместе еще раз надо мной посмеемся.
– Во время Второй мировой был Уинстон Черчилль, так?
– Что за вопрос, Джозеф.
– Я не проверяю себя на знание фактов. Мне кое-что известно о Второй мировой. Я пытаюсь выстроить довод. Послушай меня. Значит, тогда был Черчилль. А ты голосуешь за выход, да?
– Да.
– Ты ведь знаешь, за что выступал Черчилль, правда?
– Кое-что знаю. Ты сейчас о чем конкретно говоришь?
– Он выступал за объединение Европы.
– Кто тебе такое сказал? Избранница твоя?
– Читай книжки. После победы над Гитлером он сказал: