хотя ее длинные волосы и серебрились, лицо оставалось юным. Однако Алиса твердо знала, что эта женщина – волшебница, такая же, как сама Алиса.
При этом она не почувствовала того цепенящего страха, который всегда ощущала в присутствии других волшебников. В незнакомой женщине не было никакой хищной жадности. Только тепло, приветствующее гостью.
– Ну, я молодец, отлично справился, а? – сказал Тесак, когда женщина улыбнулась им и протянула руки навстречу Алисе.
– Да.
Алиса вложила ладони в ладони женщины. Их силы соприкоснулись. Свет узнал свет.
«Да, это очень хорошее место, чтобы перезимовать и научиться тому, чего я не знаю, – когда я зову свою магию, она должна меня слышать и слушаться».
– Ты отлично справился, Тесак, – сказала Алиса и подумала: «И я тоже».
Впервые в Городе
Алиса спала, но Тесак бодрствовал.
Слабое зимнее солнце, просочившись в окно, превратило желтизну ее волос в золотую канитель. Так, по крайней мере, подумал глядящий на девушку Тесак. Он протянул руку и дотронулся до этих волос, мягких, как у младенца, гладких и уже достаточно отросших, чтобы касаться скул.
Щека со шрамом тонула в подушке. Кожа на ее лице и шее была золотисто-коричневой после стольких месяцев, проведенных под ветрами и солнцем, но ниже плеч тело оставалось белым как молоко. Рука Тесака скользнула по волосам Алисы, по плечу, по тонкой, но сильной руке, огладила бедро, живот, проползла между грудей и добралась до яремной ямки. Там рука остановилась на миг, ловя пульсацию крови, чувствуя жизнь и тепло Алисы. Нет, саму Алису.
Она была для него чудом, и он знал, что слишком редко говорит ей об этом. Он никогда не думал, что сможет еще когда-нибудь стать кем-то другим, кроме окровавленного клинка, – после смерти Хэтти, превратившей его из Николаса в Тесака. Но Алиса вновь сделала его человеком. Алиса любила его, даже когда он этого не заслуживал.
«Мне следовало быть рядом с ней в том ужасном доме», – подумал он.
Трудно было не думать так, хотя он и знал, что Алиса справилась – разве не уничтожила она того проклятого мальчишку своими руками? Разве не сожгла здание, набитое монстрами? Но Тесак все еще считал, что он всегда должен быть рядом, чтобы заслонить Алису собой и уберечь от беды.
Он понимал: это потому, что когда-то давно он не смог уберечь свою жену и дочь. Когда он думал о том времени, о том, что случилось тогда, и о том, что он сделал потом, все внутри него начинало кружиться и корчиться, мозг наполнялся кровью и тенями, в глазах мутилось, терялись все ощущения – кроме тяжести топора в руке. И он рубил, рубил, рубил плоть и кости, крушащиеся под его яростью.
Алиса была единственной, кто пробился сквозь царящий внутри него хаос. Единственной, кто заставил его почувствовать, что он еще может быть хорошим – не просто безумным Тесаком, но Николасом, скрывающимся где-то глубоко-глубоко внутри.
Не то чтобы он был таким уж хорошим человеком, когда звался Николасом.
«Нет, не был. А кем я был? Мальчишкой, который петушится и думает, что никогда не может проиграть – до тех пор, пока не теряет все».
– Но я больше не тот мальчишка, – сказал Тесак. – Я знаю.
– Что ты знаешь, Тес? – спросила Алиса.
Глаза ее все еще оставались закрытыми, голос звучал глухо и невнятно.
«Не думай больше о тех днях. Впереди – лучшие дни, дни с Алисой».
Рука его переползла с пульсирующей ямки на шее Алисы к выпуклости груди и задержалась там. Тесак наклонился к сонным губам, чтобы поймать дыхание девушки.
– Я знаю, что люблю тебя, – сказал он. – Даже когда я дикий зверь, волк, рыскающий по лесам, ты моя единственная звезда, которая приводит меня домой.
Глаза ее открылись – нежные, зовущие.
– Тесак. Да.
Ненадолго Алиса отогнала его тени. Через некоторое время она снова заснула, только теперь в его объятиях, прижимаясь к нему всем телом, кожа к коже, убеждая, что это не сон.
Тесак не спал. Он смотрел в потолок, рассеченный на квадраты деревянными балками, слушая, как ведьма из лесного домика, давшая им приют, перебирает и связывает пучки сушеных трав в соседней комнате.
Он знал, что она делает, поскольку слышал шорох нити о стебли, точно так же, как слышал цоканье скачущей по дереву белки и скрежет медвежьих когтей по земле в полумиле от них. Он был уже не тем человеком, каким был до того, как Белая королева («Дженни, это была Дженни – твоя дочь, твой единственный ребенок, превратившийся в чудовище, потому что ты не заботился о ней, как должен отец, потому что был слишком занят, потому что полагал себя Большим Человеком в Городе».) превратила его в волка, волка, который должен был являться на ее зов, но она не может его больше позвать, потому что Алиса снесла ей голову.
Теперь он иногда человек, а иногда волк, и даже когда он человек, трудно избавиться от волка полностью. Какая-то его часть всегда ускользает по ночам и бегает до тех пор, пока все ужасные вещи, которые он совершил, не превращаются в ничто.
Тесак знал, что должен забыть о тех ужасных вещах, отпустить глупого мальчишку, которым он был, позволить ему превратиться с призрака. Но, возможно, это тоже была глупая мысль – полагать, что ты можешь забыть свое прошлое, словно багаж на вокзале.
«Я не могу забыть. Может, и не должен. Может, я этого не заслуживаю.
Но счастья достойны все, не так ли? Даже я.
Но, возможно, счастье не означает освобождения от ответственности. Возможно, счастье не предполагает разрешения забыть.
Там тоже были хорошие времена. Ну или времена, которые могли сойти за хорошие в том вонючем гадюшнике.
Когда ты был Николасом, ты собирался стать величайшим бойцом в Старом городе».
* * *
– Ну и куда ты намылился, негодный мальчишка? – спросила Бесс.
Нет, не просто спросила; выкрикнула так хрипло и визгливо, что вздрогнувший Николас захлопнул за собой дверь, ничего не ответив. Все равно это был пустой вопрос – Бесс знала, куда, с кем и зачем он идет, но, если бы он сам произнес это, она уцепилась бы за его слова, сделав их поводом для очередного скандала, а он сейчас был не в том настроении.
Все равно скоро он выиграет столько денег, что сможет покинуть дом старой ведьмы. «Еще несколько боев, и все», – пообещал он себе, хотя, вообще-то, еще пообещал пару новых шикарных кожаных башмаков,