Я помню, как вообразил себе, что над головой внезапно проносятся темные силуэты бомбардировщиков (откуда они могли прилететь? С Кубы? Из Советской России?). Я решил, что сначала услышу их моторы, угрожающее низкое рычание, доносящееся откуда-то издалека, и лишь потом увижу самолеты, когда они покажутся над крышами нашего пригорода. Топая домой, я придумывал в уме план спасения — куда бежать, если это действительно случится. Квартал за кварталом я шел, размышляя: отсюда я еще успею добежать до дома Дина, если побегу со всей мочи (дом Дина всего в квартале или двух), а затем, пройдя еще немного, решаю, что отсюда бежать лучше к дому моего друга Рики, он теперь ближе. Там можно будет спрятаться. Всю дорогу домой приходилось рассчитывать, планировать, измерять расстояние от одного потенциального убежища до другого. Для мальчишки это время было сильной встряской. Неудивительно, что фильмы тех лет были полны паранойи и чудовищ всех мастей. Все мы были перепуганы насмерть, а чудовище пряталось где-то, оставалось невидимым.
Облагораживание
Палермо — район, где мы сейчас пробуем сэндвичи, был некогда тихим местечком с небольшими скверами на каждом шагу. Впрочем, эти скверы никуда не делись, но теперь в них далеко не так тихо. За последние несколько лет сюда въехала зажиточная публика, и ныне район забит шикарными магазинами, дорогими ресторанами и барами. Совсем недавно Диего покинул свою квартиру на другой стороне площади от прилавка с сэндвичами. Дом выставлен на продажу. Мой друг интересуется, какие изменения сейчас происходят в Нью-Йорке, — отметив при этом, что там, кажется, стало почище. Тот же самый процесс: художники, артисты и все вновь прибывающие ищут жилье на окраинах, поскольку взлетевшая плата изгоняет их из городского центра. Я с сожалением замечаю, что население уже не так перемешано, как прежде: отсутствие коктейля из людей искусства, узких специалистов и простых работяг пагубно сказывается на творчестве. Причем на творчестве любого рода. Теперь, когда творческая молодежь оказалась рассеяна по Нью-Джерси, Бронксу, Уильямсбургу, Ред-Хуку и так далее, растущему движению или сцене уже не так просто набрать вес. Для успешного развития любому творческому направлению необходима достаточная внутренняя плотность. Дух творчества взмывает ввысь, когда люди трутся плечами, встречаются в барах и кафе, когда в них крепнет неуловимое чувство единства. Нью-Йорк (или, по крайней мере, Манхэттен), если будет и дальше двигаться прежним курсом, закончит так же, как в свое время Гонконг или Сингапур: один гигантский деловой центр, один большой супермаркет, весь в ярких огнях. Креативный дух — то неуловимое качество, в котором так очевидно нуждается, к слову сказать, Китай, — окажется в Нью-Йорке истреблен, если случайные, но постоянные контакты представителей разных слоев его жителей постепенно сойдут на нет.
Нередко приходится слышать, что сегодня физическое расстояние уже не значит столько, как в прошлом: у нас появились «виртуальные офисы», он-лайн-сообщества и социальные сети. Значит, уже не важно, где именно ты находишься? Что-то сомневаюсь. Мне кажется, сетевые коммуны склонны группировать похожих людей с похожими интересами, и это замечательно работает для решения каких-то задач, но порой вдохновение приходит от случайной встречи, нескольких слов, переброшенных с людьми, не входящими в твой привычный круг общения. А на это не приходится рассчитывать, если общение происходит исключительно в кругу «друзей».
Я не испытываю романтической ностальгии по запущенным кварталам, мостовые которых усеяны использованными шприцами, а канализация то и дело дает сбои. Само собой, такие районы обычно не требуют непомерных денег за жилье, снисходительны к шуму по ночам и причудливым костюмам, но не стоит смешивать в кучу дешевые квартиры с общей разрухой, которая нередко и делает их такими дешевыми. Одно не обязательно должно следовать за другим.
Мы идем к моей гостинице, в паре кварталов отсюда. Улицы совершенно пусты (футбольный матч еще продолжается). Дождь прекратился. Диего спрашивает у меня о хип-хопе. Я отвечаю, что сама музыка, сам бит часто оказываются невероятно продвинутыми, это огромная площадка для новаторских решений, но в последние годы стиль превратился в расхожее клише, в отдушину для бунтарских мыслей менеджеров среднего звена. Но это не значит, что хип-хоп перестал мне нравиться: скажем, «Trapped In the Closet» — одних из самых оригинальных, самых ярких видеоклипов, которые я только видел. Диего упоминает баиле-фанк — это недавно появившийся в Бразилии стиль, смешавший вместе биты 808-й драм-машины, техно, хип-хоп и фанк (хотя, на мой взгляд, эта музыка отдает не столько фанком, сколько безумным, вызывающим головокружение скоростным аттракционом). Мы приходим к выводу, что эта сцена крайне, до смешного экстремальна, но абсолютно открыта для любых экспериментов. Диего говорит, что тексты бразильцев жестки и прямолинейны, но, в отличие от американских хип-хоперов, излагают историю с точки зрения жертвы, а не нападающей стороны.
Ночная жизнь в контексте истории
Я захожу в книжный магазин, торгующий еще и компакт-дисками, где выбираю ряд альбомов. Продавец ставит мне несколько свежих дисков, записанных местными музыкантами: на одном звучит сольный бандонеон (похожий на аккордеон инструмент, на котором аккомпанируют танго), другой записан в жанре кандомбе-джаз (неожиданный гибрид: кандомбе — карнавальная музыка афроуругвайцев), а на третьем звучат старинные танго в исполнении большого оркестра. На соседнем столе разложены многочисленные книги, повествующие о развитии национальной рок-сцены и различных аспектах ночной жизни портеньо[19].
История ночной жизни! Вот это интрига. Хроника общества, рассказанная не языком трудовых достижений и череды политических переворотов, но при помощи мельчайших изменений в ежевечерних празднествах и гулянках. Неумолимый ход истории, по этой версии, сопровождался бутылкой «мальбека», прекрасным аргентинским жарким, ритмами танго, танцами и сплетнями. Летопись составили противозаконные действия, которые разворачивались в диско-клубах, на танцплощадках, в частных заведениях. Ход жизни определяли плохо освещенные улицы, бары, задымленные ночные рестораны. История писалась куплетами песен, каракулями на картонках с меню, полузабытыми разговорами, любовными романами, пьяными драками и долгими годами наркотического угара.
Остается гадать, отражают ли те вещи, которыми люди занимаются, развлекаясь в свободное время или после работы, внутренний мир этих людей, можно ли с помощью хроники вечеринок различить невысказанные надежды, страхи и желания? Узнать мнения и сокровенные мысли, которые днем, на людях, человек предпочитает держать при себе? Мнения, оставшиеся скрытыми от привычного политического процесса? Ночная жизнь может оказаться более правдивым и глубоким инструментом исследования ключевых моментов истории, чем обычные маневры политиков и олигархов, мелькающие в прессе. Или, по крайней мере, она может стать параллельным миром — другой стороной той же монеты.