– Меня возьми.
– Поехали.
– А ты акул ловил?
– Акулы здесь редко – мелко. Пару раз видел плавники – там.
Он показал вдаль, где уже розовел горизонт и из тьмы проявлялись кудрявые острова: слева близко и вдали – у самого выхода из залива.
– Пора. Видишь – светлая полоса? Прилив, свежая вода.
Он наживил две креветки на крючки и по очереди ловкими, даже красивыми движениями правой руки из-за спины забросил их, закрепил удилище между камнями, сел, вглядываясь в воду.
– А разговаривать можно? – шепотом спросила Ингрид.
– Можно.
И они замолчали, смотрели на воду, на горизонт, над которым поднимался ослепительный розовый рассвет. Ингрид задремала, быстрые сны замелькали в ее мозгу, розовые, волнистые.
– Тсс… – раздалось сквозь дремоту.
Она открыла глаза – стало совсем светло, солнце, огромное, поднялось над дальними островами. Георг стоял на самом краю, обеими руками держал спиннинг, вглядываясь в розовато-серые мелкие волны. Вода плескалась уже у самых ног, заливая бежевые валуны волнореза.
– Кажется, зацепила… – пробормотал Георг.
И точно – спиннинг дернулся, и катушка сперва медленно, потом быстрее стала разматываться.
– Держи другой. Крепче, – бросил он, не поворачивая головы.
Она послушно взяла спиннинг, вцепилась пальцами в пробковую рукоять.
– Вот она!
– Где, где?
– Вон.
Метрах в двадцати что-то плескалось среди волн. Георг стравил еще метров пять лески, и рыба исчезла. Тогда он начал потихоньку подматывать. Потом снова стравил. Так продолжалось минут десять.
– Почему ты ее не тащишь?
– Нельзя. Большая. Сорвется. Нужно тихо. Изматывать.
Теперь Георг уже держал леску внатяг, а рыба ходила кругами, которые сжимались и сжимались. Она была метрах в десяти, как спиннинг в руках Ингрид дернулся.
– Ой! – закричала она, глядя на разматывавшуюся леску.
– Держи! Смотри, лески не перепутай!
Не отпуская свой спиннинг, он другой рукой стал сматывать леску на том, что держала Ингрид.
– Ничего. Ничего. Не такая большая. Вот так. Мотай туда-сюда, туда-сюда.
Отпустил, предоставил Ингрид справляться самостоятельно.
– Держи, пока я разберусь со своей.
Ингрид увидела, как на его шее вздулись жилы. Между тем вода залила уже половину волнореза и подобралась к ним. Оставалось каких-то пять-шесть метров.
– Отходи. К берегу. Мешаешь! – крикнул Георг.
Ингрид попятилась назад, но поскользнулась, выпустила спиннинг, он плюхнулся в воду и медленно поплыл прочь.
– Ах, черт! – закричала Ингрид.
Георг молчал, вцепился в свой спиннинг, крутя его из стороны в сторону, рыба билась метрах в пяти, а ноги его скрылись в прибывающей воде уже по щиколотку. Ингрид вдруг охватил страх, она побежала к берегу. Георг тоже отступал. Опрокинулся и исчез термос, заливало волной велосипеды, только рукоятки руля торчали над волнами.
Ингрид добралась до берега, села на песок. «Он же утонет!» – подумала она, и как раз в этот момент Георг смотал леску настолько, что огромная рыбина – полуметровая, не меньше, дорада – повисла перед ним, отчаянно колотя хвостом по воде. Георг запустил ей в жабры правую руку, шагнул назад, еще, оступился и упал в воду вместе с добычей. Над водой показалась его голова, потом левая рука – правой он продолжал удерживать рыбу. Он отчаянно колотил ногами и рукой, пытаясь плыть к берегу. Наконец нащупал дно, встал, вода была ему по грудь, и побрел, волоча за собой спиннинг со спутанной леской и дораду. Выбрался, бросил добычу и лег на песок.
– Ты как?
По виску и щеке его текла кровь – падая, ободрал кожу.
– Хорошая рыба.
– Велосипеды! Они утонули!
– Ничего. Уйдет вода, заберем. Часов через пять. Ингрид взглянула на часы: половина восьмого.
– Что ты будешь делать с рыбой? – спросила она.
– Большая рыба, – сказал он. – Никогда не ловил такую…
И хрипло и коротко рассмеялся. Поднялся, пошел к пальмовой рощице неподалеку, отыскал упавшую ветку и долго возился, отламывая от нее другую, поменьше. Отломил, ободрал жесткие листья и пропустил через жабры дорады.
– Тут деревня. Отдадим. Будут рады.
III
Всей деревни было – полтора десятка круглых тростниковых хижин на красноватом песке вокруг огромного акажу с развесистой кроной. Деревня мигом собралась вокруг пришельцев – впереди дети, за ними взрослые. Георга здесь знали, хлопали его по плечу, что-то кричали ему, гортанно смеялись. Он подошел к старику в бежевых кримпленовых брюках, едва прикрывавших худые колени, и сказал на ронга:
– Это тебе, Шимойу.
– Большая рыба! Очень большая рыба! Со Жоржи принес большую рыбу! Очень большую рыбу! – заговорили вокруг.
Георг положил рыбу на песок. Из хижин выходили еще люди, подходили ближе, восхищались.
Толпа переместилась от Ингрид с Георгом к рыбе. Ее щупали, хлопали по чешуе, ей радовались. Потом дораду оттащили к хижине Шимойу.
– Он оставит ее себе или поделится? – спросила Ингрид.
– Поделится, – сказал Георг.
Они подошли к толпе, облепившей вход в хижину старика. Рыба лежала на песке, над ней уже зароились жирные мухи. Толстая негритянка в выцветшей капулане села на корточки и ржавым ножом с деревянной ручкой принялась сдирать с рыбы чешую. Дети таскали пальмовые ветки для костра.
– У меня во рту пересохло, – сказала Ингрид. – Попроси воды.
Георг что-то сказал старику, тот гортанно прокричал домочадцам, и из хижины вынесли тыквенную плошку, в которой плескалась теплая вода.
– Пей медленно, а то снова захочешь, – предупредил Георг.
Пока Ингрид, морщась, цедила воду, он что-то опять сказал туземцам, те закивали и, в свою очередь, что-то строго сказали детям. Через пять минут у ног рыбаков стояла корзина, в которую дети сносили плоды: манго, папайю, масалу, апельсины.
– Наш завтрак, – сказал Георг, поднимая корзину. – Все, больше не надо. До свиданья! – он помахал туземцам рукой, и датчане отправились обратно к берегу.
Жители проводили их до дороги, а дети увязались было дальше, но Георг что-то строго им крикнул и они отстали.
Датчане сели в тени пальмы и принялись завтракать.
– Здесь, наркота, жизнь другая, – задумчиво произнесла Ингрид, разламывая желтый плод папайи.
– Жизнь как жизнь, – ответил Георг.
Он полулежал, прислонившись к стволу, смотрел в океан. Легкий шорох послышался сверху.
– Обезьяны! – шепнула Ингрид.
– Дай им апельсин.
По стволу пальмы спускался крупный самец, за ним на некотором отдалении – самочка с детенышем на груди. Ингрид кинула вверх апельсин, но самец ловить не стал, подождал, пока тот упадет на песок, спустился, взял, вскарабкался обратно и исчез в ветвях.
– Брось самочке, пока он не видит. Увидит – отберет.
Ингрид протянула апельсин обезьяне, та, озираясь, спустилась, вытянула морщинистую ладонь, поднялась по стволу и, быстро очистив шкурку, съела.
Георг перевернулся на бок.
– Скажи, наркота, эти твои глюки – хорошо было?
– Нет.
– А какие они были?
– Всякие. Чаще всего море. Желтая подлодка всплывает. Я смотрю с берега, ну, стоя на берегу… а одновременно стою и на ней тоже. Возле рубки рядом с Ринго. Меня – двое: один здесь, другой там. Ринго машет мне, тому, что на берегу, типа – давай! Типа – all we need is love2, и типа – love is all we need3. Иду по воде. Очнулся – на подоконнике, дома у себя. Четвертый этаж. Типа еще шаг – и все. Хе-хе. И обоссанный, штаны типа мокрые, но радостный.
– ЛСД?
– ЛСД.
– С водкой так не бывает.
– С водки не обоссышься?
– Ну ты сказал! Можно и с водки. Не жалеешь, что завязал?
– Нет.
– Так ведь клево же!..
– Не клево.
– Что – не клево?
– Себя типа убить хотел. Чего клевого? Гашиша как-то дунул без меры, ну и типа – иду по лесу, лес такой… Не густой. Редкий лес, сосны, песок… А тут типа из-за сосны тоже я. Я в первого меня стреляю… Хе-хе! Из пушки. Откуда пушка? Хер разберешь. – Георг скруглил пальцы, показывая диаметр ствола. – Кишки вылетают. Дыра насквозь – дымится! Такая дыра! – Георг скруглил пальцы пошире. – Голову можно всунуть! Или там иду по Христиании. Вдоль берега. Трое черных подваливают. К себе тащат. А там другой я сижу. Я им, ну это… себя насиловать велю. Сам сигару закуриваю, гляжу, как те меня по очереди в задницу пялят. Жуть. Хе-хе.