вижу, готов снять передо мною не только шапку, но и всё остальное!
Он рассмеялся.
– Тебя это оскорбляет?
– Нет, вовсе нет! Мужчины все таковы. Их не переделать. Думай, что хочешь. Желай меня, если хочешь. Мне всё равно.
– Я знаю, что ты сама сочиняешь песни, – сказал патрикий. Тут девушка покраснела.
– Да… Но не все.
– Да, не все. Лишь те, которые о несчастной любви.
– А как ты узнал? Тебе сказал Спирк?
– Нет.
– А кто?
– Сердце.
– Ты очень хитрый, – с горькой усмешкой сказала девушка, – но не думай, что у меня была несчастная любовь и это меня подвигло.
– Я так не думаю. Но я вижу, что ты берёшь на себя всю чужую боль. Она проходит через тебя, когда ты поёшь. Этого нельзя не заметить.
– А что меня выдаёт?
– Глаза.
– И что с ними происходит?
В этот момент ему показался вдалеке парус. Он пригляделся. Взволнованная Настася с очень большим интересом ждала ответа. Поняв, что горизонт чист, патрикий промолвил:
– В них – пустота. Смертельная пустота, потому что душа твоя вместе с голосом летит к звёздам. Никогда прежде я и представить себе не мог такой ужасающей пустоты в глазах! Такой бездны.
– Патрикий, ты обезумел! Я пою просто.
Она запнулась. Иоанн понял, что держит в своих руках неплохую нить.
– Я думал о тебе всю ночь, – проговорил он, – ты можешь заподозрить меня в желании тебя обольстить, но это не так. Внушить тебе страсть – это означает убить твой голос. Он должен быть свободен! Иначе звёзды не засияют ярче, когда он снова коснётся их.
– О чём это вы здесь говорите? – поинтересовался Спирк, внезапно откуда-то появившись, – о каких звёздах?
– Пошёл отсюда! – рявкнула на него Настася, брызнув слюной. Гусляра как сдуло. Настася бросила чашу ему вдогонку. Чаша попала в голову одному из гребцов. Он этого не заметил. Гребцы за завтраком пили много вина.
– Он тебя ревнует, – сказал патрикий.
– Пускай ревнует. Он мне – никто. Иоанн! Патрикий! Твои слова…
Она замолчала. Видимо, потеряла мысль.
– Что в них плохо? – спросил патрикий.
– Они ужасны!
– Прости меня. Я – не Цицерон. Впрочем, ты не знаешь, кто это. Лучше было бы мне умереть на месте, чем нанести тебе хоть какую-нибудь обиду.
– Да нет же, нет!
Смутившись, она опять потупила взор свой. Любуясь ею, Иоанн понял, что хоть его первый шаг оказался вполне удачным, следующий легко может стать последним. Он засопел, чтобы обозначить досаду.
– Напрасно я не сдержался! Мои слова – это оскорбление Бога.
– Твоего Бога? Но почему? Они так красивы!
– В этом-то всё и дело. Я никогда не находил для него более красивых и честных слов. Да, клянусь, ни разу, даже когда просил сохранить мне жизнь!
Как он и предполагал, по её челу пробежало лёгкое облачко.
– И о чём же ты хочешь просить меня? – прозвучал вопрос.
– Ни о чём. К сожалению, ты – не Бог. А я – не язычник, чтоб обращаться к ветру.
– Значит, я – ветер?
– Да. Ты умеешь открывать звёзды и гасить их.
Соскочив с борта, она перегнулась через него и стала глядеть в морскую пучину. Потом спросила:
– А как ты понял, что я сама сочиняю песни?
– Да очень просто. Все они – про тебя.
– Тебе ли судить об этом? Ты меня знаешь только два дня!
– Нет. Это ты меня знаешь только два дня. А я тебя знаю уже два года.
Выпрямившись, она взглянула на него дико.
– Как это может быть? Ведь я тебя прежде нигде не видела!
– И я тебя тоже нигде не видел. Прежде. Я видел тебя потом.
– О, боги! – не удержалась она от громкого возгласа, – Иоанн! Ну что ты за человек? Ты меня измучил! Я скоро сойду с ума от твоих загадок! Как ты мог видеть меня потом? Потом ещё не настало!
– Тише, Настася, тише! На нас ведь смотрят!
Действительно – не только гребцы, но и все вчерашние сотрапезники Калокира, собравшиеся в эту минуту на корме завтракать, обернулись на крик Настаси.
– Давай присоединимся к ним, – сказал Иоанн.
– Нет, – решительно замотала головой девушка, – расскажи мне всё! Я желаю знать.
– Я всё тебе расскажу. Только не сейчас.
– А когда? Когда ты раскроешь мне свою тайну?
– Ночью.
– Ну, хорошо. Я тебе поверю.
Гребцы чередовались у вёсел, так что корабли двигались с быстротою неторопливо идущего человека. Солнце палило сильно.
– Когда мы увидим берег? – спросил Георгий Арианит, наливая себе вина. Всеслав был довольно мрачен и молчалив.
– Если повезёт, то через два дня, – проговорил он, – а если, к примеру, случится буря, то вряд ли мы его вообще увидим.
– А что, есть признаки приближения бури?
Всеслав ответа не дал. Он быстро ел мясо и пил вино.
– Ветер будет, – посулил Хват, – может быть, не сильный, но будет.
– Настася что-то не в духе, – заметил Спирк, поглядев на девушку, – что с тобой, моя драгоценная? Чем тебя обидел патрикий?
– Со мною всё хорошо, – раздражённо дёрнула головой Настася, будто желая прогнать со лба комара, – отстань от меня!
Разговор не клеился. Все устали от зноя. Опорожнив второй ковш, Калокир поднялся. Ему ужасно хотелось спать. Он спустился по четырём дощатым ступенькам в трюм, заставленный ящиками и бочками, отыскал среди них свободное место, и, растянувшись прямо на просмолённом полу, мгновенно уснул.
А через пятнадцать часов он вновь сидел на корме и курил гашиш. Было за полночь. Все, кроме двух десятков гребцов, старательно делавших своё дело, на судне спали. Одна из пяти ладей двигалась за главной, отстав на четверть версты. Прочие за нею были едва различимы. Луна, слегка красноватая, плыла по небу, иногда скрываясь за тучи. Дул ветерок. Иоанн предавался грёзам. Ему мерещились то вновь кладбища, то вновь церкви, то святой преподобный Феодор Стратилат, то лица людей, которых он никогда не видел. Вдруг появилось вроде бы знакомое лицо. Ну да, это было лицо Настаси.
– Чем это ты занимаешься? – полюбопытствовала она, присев рядом с ним на палубу. Он сказал, заставив себя очнуться:
– Вдыхаю дым.
– Это гашиш?
– Да.
– Зачем он тебе?
– Когда он во мне, ты – на мне.
Она рассмеялась.
– Ты меня правда любишь?
– Давно уже.
– Ты сказал, что знаешь меня два года.
– Прибавь к этим двум годам ещё пять, и будет семь лет.
– Какие ещё пять? – вконец растерялась девушка. Калокир глядел несколько мгновений в её глаза, а потом ответил:
– Те, что будут после этих двух лет.
– Иоанн! – трепетно вздохнула Настася, – клянусь тебе, ты меня убьёшь!
– Не я, – прошептал патрикий, глядя на горизонт, очерченный лунным светом.
– А кто же?
– Он. В полумаске.
Она вскочила.
– Ты прекратишь, дурак? Или нет?
– Я сделаю всё, что тебе угодно, – спокойно сказал патрикий, – а то, чего ты боишься, случится только через пять лет. Но мне всё же кажется, ты сама к этому идёшь.
– К чему – к этому?
Он решительно заявил, что не собирается ничего рассказывать до тех пор, пока она вновь не сядет и не умолкнет. Она опасливо села, повернув голову, дабы ни на одну секунду не упускать из виду