– Нет.
Сазонов объяснил, что мобилизация не может быть отменена. Но Россия готова продолжить переговоры в надежде найти мирное решение.
Немецкий посол очень волновался. Он вытащил из кармана некую бумагу и дважды повторил прежний вопрос, предупредив, что отказ отменить мобилизацию приведет к тяжким последствиям.
– Я не могу дать вам другого ответа, – сказал Сазонов.
– В таком случае, – задыхаясь от волнения, с трудом выговорил посол, – мне поручено вручить следующее.
И он дрожащими руками передал министру ноту об объявлении войны. Граф Пурталес заплакал, обнял Сазонова и ушел.
Николай подписал манифест об объявлении войны Германии и Австро-Венгрии. В Зимнем дворце устроили прием в честь офицеров Петербургского гарнизона. Император Николай II произнес речь:
– Германия, а затем Австрия объявили войну России. Тот огромный подъем патриотических чувств, любви к родине и преданности к престолу, который как ураган пронесся по всей земле нашей, служит в моих глазах и, думаю, в ваших ручательством в том, что наша великая матушка Россия доведет ниспосланную Господом Богом войну до желанного конца… Мы не только защищаем свою честь и достоинство в пределах земли своей, но боремся за единокровных и единоверных братьев-славян… Уверен, что вы все, каждый на своем месте, поможете мне перенести испытания, и что все, начиная с меня, исполнят свой долг до конца. Велик Бог земли Русской…
Произнося эту речь, последний российский император конечно же не подозревал, чем кончится война для страны, для него самого и всей его семьи.
После молебна царь дал клятву не заключать мира до тех пор, пока хоть один вражеский солдат остается на земле России. Указом от 31 августа 1914 года Петербург переименовали в Петроград – на русский манер. Запретили говорить по-немецки в публичных местах, закрыли немецкоязычные газеты. Немцев стали выселять, отнимать у них имущество, землю – в первую очередь. А ведь немцы давно жили в России. При Екатерине зазывали немцев из Швабии и Баварии, они получали земли на Украине и в Поволжье.
В Государственной думе выступил министр иностранных дел Сазонов:
– Россия не могла уклониться от дерзкого вызова своих врагов. Она не могла отказаться от лучших заветов своей истории. Она не могла перестать быть Великой Россией… Было ясно, что для нас не вступиться в дело – значило было не только отказаться от вековой роли России как защитницы балканских народов, но и признать, что воля Австрии и стоящей за ее спиной Германии для Европы есть закон… Мы знаем, что на нашем пути могут быть тяжелые испытания; они уже учитываются нашими врагами. Не зная России и презрев ее историю, они рассчитывают на возможность малодушия с нашей стороны. Но Бог, не оставивший Россию в самые тяжелые годины ее истории, не покинет и теперь нашу родину, которая вся сплотилась вокруг своего царя в общем чувстве любви и самопожертвования!
Депутаты приветствовали его слова продолжительными рукоплесканиями и криками:
– Браво! Верно!
Даже такой мудрый человек, как религиозный философ Николай Александрович Бердяев, оптимистично смотрел на начавшуюся войну: «Война может принести России великие блага, не материальные только, но и духовные. Она пробуждает глубокое чувство народного национального единства, преодолевает внутренний раздор и вражду… Россия станет окончательно Европой, и именно тогда она будет духовно самобытной и духовно независимой».
Среди тех немногих, кто решительно был против войны, – Григорий Распутин.
«Отвращение отца к войне, – рассказывала Матрена Распутина, – было результатом нескольких причин: во-первых, страх войны и ее жестокости, жалость к ее неисчислимым жертвам и сомнения относительно результата такой бессмысленной резни… Во-вторых, его ненависть к войне исходила из дара ясновидения. Он предвидел внутренний переворот, который будет неизбежным результатом ряда перемен, влекущих за собой коллапс».
Николаю II сильно не понравилось, что Григорий Распутин высказался против войны.
«Это был единственный период, когда царь по-настоящему холодно относился к отцу, – вспоминала Матрена Распутина. – Папа был уже не тот, что прежде. Его выздоровление от раны затянулось – я уверена, что виной тут был удар, нанесенный царем. Иногда чувствовалось, что отец не хочет выздоравливать. Я также уверена, что рана от слов царя оказалась глубже, чем от ножа».
Глупость или измена?
Неудачи 1915 года заставили императора сместить с поста главнокомандующего великого князя Николая Николаевича и принять его обязанности на себя, хотя многие министры считали это опасным шагом. Николай II переехал в Могилев, где с начала августа 1915 года находилась Ставка. И словно отсоединился не только от интриг и сплетен двора, но и от реальных проблем государства.
«В Ставке, в уединении Могилева, – рассказывал депутат Думы Павел Николаевич Милюков, – рабочий день императора сложился однообразно и спокойно. В десять утра он шел к начальнику штаба генералу Алексееву и оставался там до одиннадцати. Алексеев осведомлял его по большой стенной карте при помощи флажков о перемещениях войск за сутки и излагал свои соображения насчет дальнейших действий. К завтраку доклад кончался».
А в отсутствие самодержца в петроградских салонах только и говорили что о любовном треугольнике – Николай, Александра и Григорий. Тривиальная история: русская императрица из немецких принцесс увлеклась занятным русским мужиком, которого сегодня окрестили бы «сексуальным террористом». В высшем обществе с придыханием рассказывали о его уникальных мужских дарованиях.
Император – в Ставке Верховного главнокомандования, в Могилеве, а императрица устраивает себе тайные свидания в домике своей доверенной фрейлины Анны Вырубовой в Царском Селе! Но хуже того, в разгар войны все вспомнили, что императрица – немка. Ей немецкая кровь дороже русской! Жена председателя Государственной думы всерьез рассказывала, что императрица лично приказывает командирам воинских частей не трогать немецких шпионов. Все это было своего рода помешательством, если не глупостью.
Пошли разговоры о супружеской измене императрицы и в народе. Депутат Думы Василий Васильевич Шульгин вспоминал, что, когда в кинотеатрах показывали фронтовую хронику и царь возлагал на себя Георгиевский крест, неизменно звучала язвительная реплика:
– Царь-батюшка с Егорием, а царица-матушка с Григорием.
«Царица никому не нравилась и тогда, давно, когда была юной невестой наследника, – писала ядовитая на язык писательница Зинаида Николаевна Гиппиус. – Не нравилось ее острое лицо, красивое, но злое и унылое, с тонкими поджатыми губами. Не нравилась немецкая, угловатая рослость».
И в царской семье Александру Федоровну, мягко говоря, не жаловали.
«Удивительно, как непопулярна бедная Аликс, – констатировал великий князь Андрей Владимирович. – Можно, безусловно, утверждать, что она решительно ничего не сделала, чтобы дать повод заподозрить ее в симпатиях к немцам, но все стараются именно утверждать, что она им симпатизирует. Единственно, в чем ее можно упрекнуть, – это что она не сумела быть популярной».
Слухи о немецком заговоре в дворцовых кругах подорвали не только репутацию императора, но и боевой дух вооруженных сил.
С лета 1914 и до осени 1917 года всего было мобилизовано почти 16 миллионов человек. Из них 13 миллионов, то есть подавляющее большинство, были крестьянами, которые не очень понимали, за что они должны воевать.
Армия несла серьезные потери. Погибли в боях, умерли от ран и болезней, пропали без вести около трех с половиной миллионов человек.
Николай II вступил в войну, руководствуясь сложными геостратегическими расчетами, а его солдаты, вчерашние крестьяне, думали о другом: передадут после войны крестьянам землю или нет? Никакие другие ценности, кроме земли, для крестьянина не имели значения. А из дома солдаты получали письма, в которых родители и жены жаловались на дороговизну, реквизиции хлеба, проводившиеся царским правительством, на то, что без мужчины невозможно прокормить семью.
И вот результат: в феврале 1917 года никто в вооруженных силах России и пальцем не пошевелил, чтобы спасти монархию. Сразу после революции начался саботаж войны, солдаты требовали мира любой ценой. Саботаж выражался в разных формах, в том числе в дезертирстве, в чрезвычайно медленном передвижении частей, в постоянном требовании сменить фронтовые части и отвести их в тыл на отдых.
После первой революции Россия перестала быть самодержавной. Итогом революции стал компромисс между обществом и Санкт-Петербургом: общество отказалось от радикальных лозунгов, власть поступилась своими привилегиями. Говорить о конституционной монархии не принято, но император добровольно поступился своими полномочиями и прерогативами. Под влиянием советской историографии мы недооценивали эти перемены.