Я, кажется, ума решаюсь... Вы ради забавы всё это?.. Скажите мне. Я не верю ушам...
Князь молчал и только тяжело вздохнул.
— Батюшка. Ведь если бы я была, как прежде, разумом и сердцем свободная, — я бы пошла за кого бы вы пожелали, заговорила княжна, стараясь сама себя успокоить и сдержать. Но теперь вот уже год... вы знаете... Грех замуж идти, когда не жених, а другой на уме и на душе. Господь этого брака не благословит и за обман такой накажет. Ведь, кроме Бориса, я никого не люблю. Он мой наречённый и суженый и до могилы таким и будет.
— Об этом сказано уж тебе, — строго вымолвил князь, — думать ты можешь — я запрет на твои мысли положить не могу... Но говорить мне об этом ты не смей. Для меня есть на свете Борис-внук. У тебя есть Борис-племянник, а Бориса суженого нет. И по закону православному быть не может.
Княжна вскрикнула тихо и порывисто поднялась с полу на ноги. Князь невольно поднял глаза на дочь. Она стояла вся вытянувшись, чуть-чуть откачнувшись назад, точно собиралась прыгнуть, как прыгала иногда в детстве, напоминая горных коз. Лицо её было бледно как снег, а глаза разгорелись и сверкали на отца.
— Я убегу из дому... — прошептала она едва слышно, но в этом шёпоте был не страх гнева отца, а огненная страсть и сила бунтующей в сердце южной крови.
— Куда? — тихо отрезал Артамон Алексеевич.
— Куда глаза глядят... На край света...
— Такого края нет у света. Может топиться соберёшься?
— Нет. Топиться я не стану. У меня будет надежда что вы одумаетесь и без меня не захотите жить одни. — Голос Анюты задрожал вдруг и прервался... — Вы меня позовёте, простите и мы опять заживём по-старому — тихо, мирно... как жили до сей поры... Вы меня прежде... любили... Голос княжны упал, взор затуманился и слёзы показались опять на глазах... Чувство, которым звучал её голос, коснулось и князя... Лицо его слегка поморщилось. Он будто крепился, чтобы не заплакать...
Анюта уже собиралась броситься на шею к отцу и конечно победить его всесильным оружием своей любви, которая была в ней к отцу, всегда её лелеявшему всю её жизнь.
Но князь вдруг поднялся и выговорил сухим, резким голосом, который дочь редко слышала и ненавидела:
— Ступай к себе. Одумайся... Даю неделю сроку... Чрез неделю дай ответ: хочешь ли по доброй воле идти за сенатора и венчаться по-людски и по Божьему. Не одумаешься, дочь, будешь перечить мне, стращать меня разными страхами... я тебя обвенчаю на свой лад, не взыщи...
— Скрученную?! Силком?! — снова с усмешкой заговорила и княжна.
— Да, дочушка. Что ж делать? Потом сами оба посмеёмся, когда стерпится с мужем, да полюбишь его.
— Это ваше последнее слово?
— Последнее...
— Ну, а моё последнее будет: Грех вам! Я же мужа и Господа Бога обманывать не могу. И если я не сумею убежать из родительского дома и вы меня поймаете, да запрете до свадьбы, то венчать меня будете связанную на рукам и ногам... Сама я не двинусь!
— Так и знать будем. Так всё и приготовим, ваша сиятельство.
— Да. И венцы, и свечи, и верёвки... А когда повенчаете, я всё-таки жить с мужем не останусь. Тогда надо будет уж на цепь меня посадить, заковать.
В дверях показалась Настасья Григорьевна и шла с своей заморской птицей на руке, которую несла показать князю.
— Ну, при ней помолчим... — сказал князь. — Ступай к себе. Успокойся... Прошу только, никому ни слова не говори. Солёнушке можешь... А больше никому.
Княжна, вся горя, как в огне, быстро вышла, почти выбежала из комнаты отца.
Ей казалось, что она видела страшный сон и что она ещё не совсем проснулась... Но вот!.. Проснётся!.. Сейчас!.. И всё это ужасное, дикое, томящее душу исчезнет как дым!..
Разумеется, княжна тотчас же передала всё своей Солёнушке.
Мамка сначала не поверила, затем решила, что эта дело нечисто... Что князь известный "загадчик» и в этом неожиданном решении участи любимой единственной дочери тоже "себе на уме".
Не имея однако возможности найти какое-либо объясненье поступка князя — Солёнушка порешила, что если Артамон Алексеевич действительно желает выдать замуж дочь за сенатора, дурного и старого — то он рехнулся.
От этого объяснения было не легче! А между тем облегченье было необходимо — и княжне, и её мамке.
И на другой день Солёнушка рано вышла из дому, чтобы узнать судьбу своего детища. Она отправилась к знаменитой во всей Москве колдунье-гадалке, которая уже лет тридцать предсказывала судьбу москвичей, от бояр и вельмож до простых дворовых холопов.
Для дома князя, когда-то, той же, ещё молодой татарке, Малиэ — гадалка предсказала смерть больной княгини Лубянской, матери Анюты. В другой раз она обращалась к этой женщине по случаю крупной кражи в доме — и тоже удачно. Колдунья сказала, что ни вора, ни денег не найдут, что после и оправдалось. На этот раз гадалка таких "страстей" напророчила Солёнушке, что мамка вернулась домой, как из бани, пунцовая и ошалевшая.
Гадалка предсказала женщине в скором времени неожиданную свадьбу в семье её, но хуже похорон, и одновременно несколько покойников в доме. А затем лицам близким для гадающей большую беду — острог и чуть не Сибирь... А уже после всего этого ужаса, всё кончилось благополучно. Солёнушка была поражена как громом.
Если гадалка, не знающая её в лицо, увидала в лоханке с простой водой, куда опустила несколько углей, — свадьбу в доме и не весёлую, т. е. настоящее — то очевидно она равно могла увидеть и будущее.
Мамка, конечно, ни слова не проронила княжне об этом гаданьи.
ХXVI
Москва зашумела сильнее, разукрасилась и ликовала. 13-го сентября совершился торжественный въезд императрицы из села Петровского в город, и присутствие государыни в Кремле, казалось, ещё более оживило все улицы Белокаменной. Народ, собравшийся из окрестностей столицы, ради лицезрения новой императрицы, днём сновал по городу и запружал улицы и переулки, а ночью, не имея, конечно, ночлега и пристанища, располагался спать кучами на площадках и лужайках под открытом небом. Иногда, кой-где, эти московские гости, пробираемые в тёмную сентябрьскую ночь осенним морозцем, раскладывали костры и жались в повалку вокруг пылающих и тлеющих головней. Москвичи косились на эти костры, в особенности