"Я понимала, что матери, привыкшей к деревенскому простору, было тесно в городской квартире…
— А как же ты в деревне одна жить зимой будешь? — спрашивала я.
— Там веселее. Там перед окном снежная поляна, кругом лес. Ветер с листьями сухими играет. Подхватит, в кучу соберет. Они на месте покружатся, опять разбегутся, — словно карагоды, танцы водят, а я гляжу в окно. С ними веселее.
Так Акулина Фроловна и уехала в деревню, а я должна была ехать в Петербург".
В Петербурге Надежда Васильевна всегда останавливалась в гостинице "Европейская" — она и нынче считается одной из лучших в городе, только теперь носит название гранд-отель "Европа". Перед концертом она любила стоять у окна и смотреть, как тянется вереница автомобилей и экипажей к дворянскому собранию, где она, Надежда, собиралась петь для избранной публики:
"Я смотрела на публику, которая через несколько минут будет разглядывать меня.
Съезд кончался.
Я медленно иду через Михайловскую улицу из отеля в собрание. В артистическом подъезде, в неосвещенных углах, на лестнице, стоят темные фигуры и суют мне письма — все просьбы, просьбы.
Вот и белое зало собрания. Как я любила его, когда оно сияло хрусталями люстр и приятно шумело толпой. Весь первый ряд всегда был занят гусарами. Царская ложа редко пустовала.
На эстраде я пьянела от песен, от рукоплесканий, и могла ли я думать тогда, что за спиной у каждого из нас стоит призрак ужасный, что надвигается дикая гроза, которая согнет наши спины и выжжет слезами глаза, как огнем"…
Глава 6
ЛЮБОВЬ НАДЕЖДЫ
I
Благодаря личному покровительству Государя Плевицкая "вошла в моду" настолько, что сделалась частой гостьей на всевозможных светских мероприятиях: будь то частные вечера или благотворительные утренники. Согласно тем рецептам устроения приятных светских вечеров, которые оставила потомкам Анна Павловна Шерер, хозяйки "угощали" гостей Плевицкой как неким экзотическим блюдом. Заполучить к себе "эту крестьянку" сделалось просто-таки делом чести для многих знатных дам: это так мило — когда на твоем домашнем празднике поет Плевицкая, на концерты которой билетов не достать! А поскольку уговорить ее петь было нелегко, дамы старались даже подружиться с ней. Не откажет же она своей "доброй подруге" в таком "пустячке"?
Надежда недолго пребывала в наивности и быстренько в этих хитростях разобралась. Сначала было обидно: она-то думала, что сама по себе интересна, со своей душой и со своими понятиями о жизни… Но потом поняла: обижаться не на что. Она действительно интересна им "сама по себе", но только про душу они ничего не понимают и понимать не хотят, не признают они в ней души. Она им интересна как "предмет роскоши". Чтобы зазвать ее к себе, блеснуть этим "предметом" перед гостями, эти богатые барыньки соревнуются друг с другом в любезностях, расточаемых перед ней, Дежкой Винниковой! Это должно было бы льстить самолюбию. Но отчего-то не льстило. Все равно было немного обидно. Потому что никто всерьез не принимал ее. Ни ее, ни ее искусство. Она все еще помнила — до смерти не забудет! — то, как сравнил ехидный критик ее пение с "тюрей" или "кислой капустой", используемое сладкоежками-аристократами "для прочистки".
Единственное, что все-таки утешало ее — и, собственно, вполне могло искупить все нанесенные ей обиды, — это покровительство Государя. Он-то был искренен в своих чувствах просто потому, что не мог быть неискренним! Он-то действительно любил и понимал ее песни!
А вслед за Государем и остальные члены царской семьи относились к ней более чем благосклонно.
"…в тот приезд в столицу, в одно из воскресений, я получила приглашение от Великой княгини Ольги Александровны приехать к пяти часам во дворец на Сергиевскую. По воскресеньям к ней приезжали из Царского Села дочери Государя: Великая княгиня устраивала у себя племянницам маленькие развлечения. Когда я приехала, Великие княжны уже были там и пили с приглашенными чай. Там была блестящая гвардейская молодежь, кирасиры, конвойцы. Была Ирина Александровна, похожая на лилию, и круглолицая принцесса Лейхтенбергская Надежда. Великая княгиня Ольга Александровна подвела меня к юным княжнам и усадила за чай. Царевны были прелестны всей свежестью юности и простотой. Ольга Николаевна вспыхивала, как зорька, а у меньшей Царевны, Анастасии, все время шалили глаза.
Во дворце царили простота и уют, которые создавала сама высокая хозяйка, Великая княгиня. Когда я увидела ее впервые, мне казалось, что я ее уже давным-давно знаю, давно люблю и что она издавна мой хороший друг. Каждый ее взгляд — правда, каждое слово — искренность. Она сама простота и скромность. Обаяние ее так же велико, как ее Царственного брата. Великая княгиня старалась сделать так, чтобы все забывали, что она Высочество. Но она оставалась Высочеством, истинным Высочеством.
Я пела, потом начались игры в жмурки, прятки, жгуты — эти милые, всем известные игры. Помню, Великая княжна Анастасия побежала со мной со жгутом, а я от нее, поскользнулась да растянулась на паркете. Царевна помогла мне подняться, наступила на мое платье, оно затрещало да разорвалось. Великая княгиня Ольга Александровна мягко заметила тогда мне, что лучше было бы надеть простое платье, как она и советовала в письме.
После игр Великие княжны отбыли в Царское Село, а мы были приглашены к обеду. На прощание принц Петр Александрович Ольденбургский просил меня спеть его любимую песню и, растроганный, не зная, как меня благодарить, схватил цветы, украшавшие чайную горку с пирогами, и засыпал землей все торты, все сладости. Мне памятен этот день во дворце, эти цветы: в тот день я впервые встретила там того, чью петлицу украсил один из этих цветов, того, кто стал скоро моим женихом"…
IIЕго звали Василий Шангин. Отчего-то и в книге своей Плевицкая пишет о нем словно нехотя, словно пытаясь скрыть что-то — скрыть все кроме самого факта своей любви к нему! — известно, что в момент их знакомства было Шангину около тридцати лет, был он поручиком Кирасирского Ее Величества полка (у этих кирасир была едва ли не самая красивая форма в русской армии того времени), заканчивал Николаевскую академию Генерального штаба и уже носил Георгиевский крест: за японскую войну, куда он отправился добровольцем, будучи в ту пору еще студентом университета. После японской Шангин, собственно, и определился с военной карьерой. Оставил университет. Но все равно считался одним из самых интересных и образованных людей в полку, и ко двору его приглашали с удовольствием.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});