— Привет, мам, — с родительницей лучше быть всегда вежливым. — Что у тебя случилось?
— Почему сразу случилось? — возмущается она. — Я как раз спешу доложить о выполнении твоего приказа.
Я на мгновение зависаю, пытаясь понять, какие такие приказы я мог обрушить на бедную родительскую голову.
— Я ходила в этот ваш детдом! — торжественно объясняет мама.
А, да. В этот наш… Она ещё пока до конца не понимает всей глубины своего поступка и важности того, что делает.
— Ну, и как успехи?
Тут главное, чтобы она не уловила мою улыбку. Хорошо, что телефон не позволяет ей видеть моё лицо.
— Было трудно, но я справилась! — мама преисполнена собственной значимостью. — Ты во мне сомневался?
— Никогда и ни за что! — прикладываю руку к сердцу. — Лучше расскажи, как тебе на новом рабочем месте?
— Я пока только документы оформляю, — вздохнула мать, переходя на нормальный, непафосный тон. — Но ты, наверное, был прав: мне нужно хоть какое-то дело, чтобы встряхнуться. Берут меня нянечкой, посменно, поэтому всё время находиться рядом с нужным ребёнком не получится. Но это всё же лучше, чем ничего?
Это гораздо лучше, чем могло бы быть, — уверяю я её. Объяснять, что, возможно, её помощь уже и не нужна, не стану. У мамы теперь есть куда пристроить свою кипучую энергию. Да и с малышом пусть знакомится. Вполне возможно, он станет ей внуком, поэтому пусть привыкают друг к другу.
Качаю головой. Мама давно бабушка благодаря Марианне. А я всё никак ни жениться, ни детей плодить не соглашался. А сейчас готов и жениться, и детей, и малыша усыновить. Как, оказывается, всё просто в жизни: ты любишь человека — и становится безразлично то, что нравилось раньше.
Свобода, ни к чему не обязывающие отношения — мне это нравилось, что греха таить. А теперь по-другому. Одна маленькая женщина может перевернуть всё, даже какие-то, казалось бы, незыблемые устои.
Я снова присаживаюсь на подоконник. Ждать. Ждать её. Не видел несколько минут, а кажется — вечность.
У меня снова звонит телефон. Номер незнакомый, но я отвечаю.
— Здравствуйте Артём, — голос бархатный, глубокий, приятный, но от него так и сквозит опасностью. — Я бы хотел с вами встретиться и поговорить. Речь пойдёт о господине Маркове.
40. Рина
— Я знаю, ты меня слышишь и понимаешь, — говорю Ляле в спину. — Теперь я уверена. Можешь не отвечать, не надо. Я подожду, когда ты захочешь поделиться.
Она не поворачивается, но плечи её напряжены. Пальцы всё так же ощупывают косметику.
Я беру расчёску и подхожу ближе.
— Ты позволишь?..
Ляля не возражает. Я присаживаюсь рядом и осторожно провожу зубцами по всклокоченным волосам. Они у неё чистые, только запутанные, будто ей не хватило сил причесаться после душа.
Мерные движения успокаивают. И меня, и Лялю. Я распутываю узелки — один за одним, и волосы ложатся пусть не ровным полотном, но всё же становятся похожими на подобие причёски, а не вороньего гнезда.
— Наверное, я была плохой сестрой, — делюсь я своими ощущениями. — Мне всегда не хватало времени побыть с тобой рядом, поговорить. Расспросить, что тебя тревожит. У меня ведь никого больше не осталось, а так получается, что на самых близких всегда не остаётся то ли сил, то ли желания — какие-то мелочи постоянно мешают увидеть главное.
Ляля не возражает. Слушает. Плечи её расслабляются, голову она наклоняет ко мне, чтобы мне было удобнее её причёсывать. Кажется, ей нравится.
— Я не знаю, что будет завтра, — говорю откровенно. — Всё очень сложно сейчас, запутанно и не понятно. Но мне хочется быть ближе, общаться, не расставаться. Хочется, чтобы ты была рядом. Не здесь, а со мной. И если ты поправишься, это возможно. Я больше не буду ни о чём просить Алексея. Да я и не желаю, чтобы он стоял между нами — хватит. Если хорошо подумать, то мы со всем справимся сами. Буду работать. Заберём Серёжу. Сделаем тебе пластику, и ты станешь почти прежней хотя бы внешне. А это много значит, я знаю.
Ляля встаёт, а моя рука с расчёской сиротливо хватает воздух. Сестра не смотрит на меня, но лицо её открыто, и она не делает попытки его прикрыть.
Она выходит из комнатки, а я иду за ней. Подходит к кровати, где лежит дед Артёма, кладёт ему руку на грудь.
— Срдц бьтс, — это не голос, а натужный сип, но я радуюсь ему до слёз, что снова текут по моим щекам.
Ляля снова ложится рядом с дедом — осторожно, стараясь не задеть проводки, что опутывают его, прижимается щекой к сухому плечу и закрывает глаза.
— Конечно, бьётся, Ляль. И его, и твоё. Вы живые. И что бы вы там ни думали, мы радуемся этому, потому что любим вас — неидеальных, но по-настоящему родных.
Я вышла из палаты. Хмурый охранник посторонился, пропуская меня. Никак не привыкну к этим реалиям. К тому, что постоянно рядом слишком физически развитые юноши трутся. С тех пор, как Алексей вошёл в мою жизнь, я стала недолюбливать высоких мускулистых мужчин.
Невольно задерживаю взгляд на Артёме, что сидит задумчиво на подоконнике, покачивая ногой и прижав мобильный телефон к нижней губе. Скулы резкие, брови нахмурены. Но нет, он не такой. Не такой высокий, мускулистый, но гибкий, а не шкаф. И невероятно нежный. Он не подавляет. С ним не страшно.
— Кто тебя расстроил? — спрашиваю, приближаясь.
Он оборачивается, черты лица смягчаются. Взгляд становится обволакивающим. Жар прокатывается по телу, но я стараюсь себя не выдать. Для меня это новое — возбуждаться от взгляда, испытывать подобные чувства. Я даже не знала, что бывает так, а когда Веточка рассказывала об этом, то не очень верила, потому что со мной такого не случалось ни разу.
— Пойдём, — протягивает раскрытую ладонь, — надо поговорить.
И сразу становится страшно. Будто из жаркого лета меня кинули в прорубь.
Рука Артёма успокаивает, но не до конца. Между нами висит разговор, и я понимаю, что он будет непростой.
Мы садимся в машину, но никуда не едем.
— Чёрт, — ерошит Тёма волосы, — даже не знаю, с чего начать.
— Начни с главного, — я пытаюсь бодриться, но голос меня выдаёт — падает, как подтаявшее мороженое из рожка.
— Я тебя к Серёже свозить хотел, но пока придётся отложить. Нас ждёт другое место, не менее интересное.
Я бы не хотела ездить ни в какие интересные места, но, видимо, это не тот случай, когда я могу высказывать свои пожелания. У него на лице всё написано.
— В общем, дело обстоит так, — Артём тщательно подбирает слова, а у меня обмирает всё внутри. — Марков влез в контрабанду наркотиков — его компания по грузоперевозкам подходила идеально для этих целей. А недавно у них пропала партия товара. Растворилась в воздухе. Нужно отдавать, а отдавать нечего. Там всё очень серьёзно, Рин. Замешаны очень большие деньги. Маркову, наверное, не отработать их. Поэтому он и прячется. Прятался. Чёрт…
Он умолкает, я смотрю на него выжидающе. От его последней оговорки — сердце вскачь.
— Его убили?.. — спрашиваю, а у самой губы немеют. Нет, я не хотела его смерти, но если он умер, то всё становится намного проще. Или сложнее?..
— Не знаю. Но вероятность того, что он погиб, есть. Помнишь тот репортаж?
В котором объявили, что я погибла в автокатастрофе?
Артём кивает, снова ероша волосы.
— Уже точно известно, что машина была Маркова. А в ней — два трупа. Мужчины и женщины. Оба — обгорели, и понять, кто есть кто, весьма трудно. Но предварительно погиб он. Марков. И женщина. Точно не ты.
Я сползаю по креслу. Хочется спрятаться куда-нибудь. Страшно до чёртиков.
— Может, нужно его опознать?.. Что делают в таких случаях?
— Может, и нужно.
В его голосе нет уверенности.
— Но что-то тебя смущает?
— Да, — Артём снова хмурит брови. — Почему в репортаже сказано лишь о том, что погибла ты, а не вы с Марковым?