— Думаю, тебя не будут похищать в центре города при свете дня. Слишком уж креативно и по-сумасшедшему прекрасно. Выкинь всё из головы лишнее. Смотри: дождь закончился, и это прекрасно. Мы едем в клинику к деду и Ляле — и это замечательно. Потом ещё что-нибудь придумаем — всё в наших руках. Ну, же, Рина!
Мне хотелось, чтобы она успокоилась. Перестала бояться. Понятно, что после многих лет издевательств, сделать это будет непросто. Но она улыбнулась мне в ответ, и я посчитал это хорошим знаком. Многого я не прошу. Всего лишь немного радости для неё.
— Надо попробовать, — пробормотала она и задышала глубже, откинув голову на изголовье кресла. — Ты прости меня, ладно? Я накручиваю себя, нервничаю, боюсь. У меня всегда был очень короткий список людей, за которых я постоянно переживала. Ляля. Потом Серёжа. А теперь ты. Мне всё кажется, что нужно как-то оградить тебя от меня.
— Я взрослый мальчик, Рин. Сам разберусь со всеми проблемами. Беда в том, что никогда у тебя не было надёжного плеча. Поэтому ты привыкла воз тянуть на себе, когда можно было сделать всё намного проще. Для этого есть лошади или машины на худой конец.
Я снова улыбаюсь, давая понять, что почти пошутил. Она слабо отвечает мне. Губы её вздрагивают и дарят мне полуулыбку.
— Приехали.
Я выхожу из машины, открываю дверцу, подаю Рине руку. Мы уже почти дошли до палаты, когда у меня зазвонил телефон. Я делаю ей знак рукой, чтобы заходила внутрь, а сам остаюсь в больничном коридоре, пристраиваюсь у подоконника.
Это важный разговор, я не хочу, чтобы меня сбивали или отвлекали.
— Ты где этого мудилу откопал? — Тоха в выражениях не стесняется. Это он о Маркове так ласково. Ибо я бы его похлеще припечатал. — Он же как динамит, но хорошо, что уже взорвавшийся.
— Давай без эпитетов и по существу, — прошу я, поглядывая на часы. Всё хорошо. Пусть Рина с сестрой наедине пообщается. Как раз им нужно.
Антон подбирается и начинает выдавать факты по существу. Пока он говорит, брови у меня не просто на лоб лезут, а готовы взлететь. Оторваться от лица и покинуть насиженное место. Вот тебе и тихий скромный бизнесмен с замашками садиста. Кто бы мог подумать… Но главное, я пока не знаю, как обо всём этом рассказать Рине. И остаётся ещё один очень важный вопрос: чего от неё хотят тот, кто охотится за Марковым?..
Рина
Может, даже и лучше, что Артёма телефонный звонок остановил. Мне хочется побыть с Лялей наедине. Это эгоистично, тем более, что в палате дед его лежит. Но раз уж так получилось, я рада, что сейчас никто не помешает мне пообщаться с сестрой без свидетелей.
Я уже забыла, когда приходила к ней и могла побыть столько, сколько хочу. Алексей ограничивал меня во всём. Строго по часам, ни минутой больше. За опоздание — «штраф».
Он обожал находить поводы для наказания. Я же пыталась всеми способами не давать ему шанс сорваться. Но он всё равно выискивал возможности. Было бы желание. А его изворотливый ум всегда находил, к чему придраться.
То, что я увидела, поразило меня до глубины души. Я замерла на пороге, не решаясь пройти дальше. Моя Ляля лежала на одной кровати с дедом в коме. Рука её покоилась у него на груди. Сама Ляля казалась неподвижным брёвнышком.
И я испугалась. Мне показалось: она тоже в коме. А потом — перестала дышать. Слово «умерла» я даже в уме произнести страшилась. Испуг овладел мною полностью. Ноги не держали. Руки тряслись. Я стиснула их в кулаки, ощущая шум в ушах.
Я подошла к кровати и рухнула на стул, что стоял рядом. Лялина лохматая голова с космами, что прикрывали лицо, дрогнула, и я перевела дух. Живая.
— Тшш. Срдц бьтсс, — еле слышный шёпот. Невнятный, с проглоченными гласными буквами.
Но я её поняла. Поняла и заплакала. Это были первые слова за долгие годы, что я услышала от Ляли.
— Тише. Сердце бьётся, — сказала она.
И я вдруг поверила: всё будет хорошо. Кошмар закончится. Начнётся другая жизнь, где не будет Алексея, а будут только радость, счастье, здоровая Ляля и Серёжка рядом. Нужно лишь переступить через прошлое. И недавнее — тоже. Забыть. И не вспоминать.
39. Артём
Когда я зашёл в палату, Ляля сползала с кровати деда. Неловко, пятясь задом, боясь потревожить.
У Рины — заплаканное лицо. Она обернулась на звук. Потрясённая и в то же время, словно омытая благодатным дождём, что приносит всходы, когда пригревает солнце.
— Ты знал? — спрашивает, и я киваю ей в ответ.
— Видел вчера.
— Она заговорила. Сказала, что у деда твоего сердце бьётся.
Это хорошая новость. Прогресс. Всё не зря. Глядишь, и разморозится Снежная Королева.
— Конечно, бьётся, — говорю не без гордости. — Он у нас боец.
— Ты нас хоть представь друг другу, что ли, — просит Рина, и я вдруг понимаю, что да, надо бы.
— Привет, дед, — произношу я. — Вот, познакомься: моя девушка Рина. Она красавица, правда? А это, Рина, мой дед — Стоянов Николай Григорьевич.
Я произношу имя деда, смакуя каждый звук. У меня такое впечатление, что я тоже знакомлюсь с ним впервые. Узнаю заново. Это не тот дед, которого я знал раньше, немножко другой.
Не знаю, что это за магия. Может, Ляля тому виной, а может, я изменился. Только я тоже слышу, как бьётся его могучее сердце, и кажется: вот сейчас он откроет глаза, нахмурит брови, отчитает за безалаберность. А я буду стоять навытяжку, как школьник, и радоваться.
— Он у нас тот ещё тиран и деспот, но хороший старикан, справедливый. Любит во все дела вмешиваться, нос совать. Он у него большой, как видишь — хватает на все щели и дыры. А командир какой — у-у-у… На самом деле, охранное агентство — его детище. Дело всей жизни, как говорят. Я от безнадеги им управлял. А сейчас — Марианна. У неё намного лучше получается. Она у нас недооценённый гений. Любое дело по плечу.
— А ты? — Рина не сводит глаз с деда, но я чувствую: за сестрой она тоже невольно следит.
Ляля в свою комнатку юркнула. Дверь приоткрыта. Её не видно. И Рине очень хочется зайти туда, но она слушает меня, знакомится с Николаем Григорьевичем.
— А я хотел быть детективом, как Шерлок Холмс. Курить трубку, играть на скрипке и расследовать запутанные истории. Ну, или художником-фотографом на худой конец. Мне нравятся люди и лица. Не пейзажи и натюрморты, а черты, мимика, эмоции. Это то море, что никогда не повторяется. Пойдём, Ляля, наверное, хочет с тобой побыть, но стесняется.
Я подаю Рине руку, и мы вместе входим в комнатку её сестры.
Я пока не знаю, как рассказать то, что я узнал. Наверное, потом, не здесь. Пусть пока побудет спокойной, пообщается, поговорит с сестрой. Позже мы навестим Серёжу. Сделаю всё, чтобы Рина была спокойна и счастлива. Если она будет знать, что с её близкими всё хорошо, не останется поводов бесконечно тревожиться и жить, как на пороховой бочке.
Ляля сидит на кровати, повернувшись лицом к тумбочке. Там баночки и скляночки, как и говорила Марианна. Тонкие пальцы проходятся по ним. На вид — неосознанно, будто слепая ощупывает незнакомые предметы.
— Ляля, — зовёт её Рина, и я вижу, как на мгновение замирают Лялины пальцы. Она понимает. Слышит. А мы будто присутствуем при рождении новой жизни — так это волнительно и прекрасно. Я задыхаюсь от чувств, видя надежду, вспыхнувшую в глазах Рины.
— Вы тут посекретничайте, — сжимаю я её ладонь, понимая, что лишний. — А я отлучусь по делам.
Она кивает с благодарностью и маленькими шажочками приближается к Ляле. Ухожу, полный до краёв новыми чувствами. Кажется, я и не жил до того момента, как Рина появилась в моей жизни.
Пока я веду переговоры по телефону, договариваюсь с Мари о помощи, на второй линии с настойчивостью носорога пробивается мать.
— Ну, наконец-то, — ворчит она, когда я ей отвечаю. — К тебе дозвониться невозможно.