Читать интересную книгу Иной вариант - Владислав Конюшевский

Восстание «привлекло в Сирию многие организации с различными политическими взглядами. Некоторые из них связаны с Аль-Каидой или поддерживают ее», говорят авторы доклада.

Они также подчеркивают, что террористические организации провели «более 600 атак в 2012 году» и что они продолжают привлекать новобранцев не только на Ближнем Востоке, но и в странах Европы.

«Сейчас в Сирии находятся сотни повстанцев из Европы. Когда эти граждане Великобритании и других европейских стран вернутся обратно, есть риск, что они могут попытаться провести террористические атаки с использованием навыков, приобретенных за границей», – утверждается в отчете.

Ранее газета The Independent писала, что исламисты из Великобритании устремились в Сирию для борьбы с действующей властью.

Как утверждает издание, молодые люди из числа радикальных мусульман приезжают туда, несколько месяцев участвуют в боевых действиях против законного правительства, а затем возвращаются домой, в Великобританию. Организаторами таких поездок выступают исламистские группировки, которые орудуют в районе Алеппо на севере Сирии.

Сотрудники спецслужб следят за их передвижениями, а также допрашивают некоторых из любителей острых ощущений, которые побывали на Ближнем Востоке.

pn14.info

19 июня 2015 года. Где-то в России

Говорят, на Земле был Бог

Говорят, он учил добру…

А у нас – целый взвод полег.

Где служил старшиной – мой друг…

Это подземный переход. Таких много в Москве. Когда-то давно, когда деревья были большими, это были просто широкие и чистые переходы под дорогой, где шли советские, наверное – счастливые люди. Потом пришло новое время, и широченные подземные тротуары ужали до узких улочек, пристроили ларьки и стали торговать всякой всячиной. Отлично помню конец девяносто первого, осень. Несколько дней назад в стране произошла попытка государственного переворота – только вот переворотчики оказались хреновые. Серые люди с трясущимися руками были отправлены в тюрьму, а в переходе между тремя вокзалами кипела жизнь и выбор был богаче, чем в самом богатом универсальном магазине того времени. Продавали трикотаж, какую-то одежду, то тут, то там стояли челночьи сумки «мечта оккупанта», товар был развешан на самодельных витринах, стоящих у стен, люди мерили, ругались, советовались, просто смотрели. Помню, мать тогда купила мне… трико, что ли. К счастью – я не видел зиму девяносто второго в Москве – черные очереди к полупустым магазинам, горящие на улицах в мусорных бачках костры…

А впереди был пылающий Грозный. Новогодняя ночь девяносто четвертого года. Девятнадцатилетние пацаны, которых бросили под шквальный огонь боевиков. Мы тогда просто не знали, что армии у нас больше нет, а есть только эти девятнадцатилетние пацаны, которых кому-то не жалко было бросить на убой…

Меня там не было. В Грозный я попал уже во вторую кампанию, тогда еще мал был. Слышал допрос одного боевика… матерого зверя, он командовал одним из секторов новогодней ночью нового, девяносто пятого года. Он говорил правду… понимал, что ничего другого не остается, да и неплохой, в сущности, человек он был, если сравнить с тем, кто есть теперь. Он говорил, что у него было семнадцать человек сначала под командой и три РПГ, а выстрелов то ли семь, то ли девять, и им никто не сказал, что будет. А сами они – просто не верили тогда, что русские против них бросят армию… а потом ход событий определяла уже ненависть и месть. Дознаватель тогда спросил – а если бы знал, что будет, так бы и держал Грозный или ушел бы? Боевик подумал, попросил еще закурить, а потом с растяжкой сказал: нет, ушел бы. Я ведь не враг себе. Кто ж знал, что вы город бомбами снесете да танками отутюжите…

В том адском горниле родились не одна, а сразу две силы. Новая русская армия. И новое сопротивление, стремительно расползающееся по всей России. Русские ваххабиты – это уже никого не удивляет.

Какой же путь мы прошли с тех пор…

Я спустился в подземный переход, прислушался – играла. Это был не тот подземный переход у трех вокзалов, другой. Здесь торговали какими то… булочками – не булочками из сахарного теста с начинками, лекарствами, а в пустом промежутке на углу пел гитарист. Пел совсем не так, как поют обычно гитаристы, с вызовом и надрывом, – а тихо и даже, наверное, печально. И голос у него был – совсем не для гитары…

Жил да был черный кот за углом,

И кота ненавидел весь дом,

Только песня совсем не о том,

Как не ладили люди с котом.

Говорят, не повезет,

Если черный кот дорогу перейдет.

А пока наоборот,

Только черному коту и не везет.

Я выкатился из спешащей толпы, встал рядом. Бросил пятихатку в шляпу, в которой негустой кучкой лежала мелочь. Гитарист поднял глаза, у него было с одной стороны странное, как будто мертвое лицо – след залеченного ожога. Срочником был. Механик-водитель вытолкнул его из горящей БМП, а сам – уже не смог…

– «Лестницу» знаешь? – спросил я.

Гитарист кивнул, пальцы побежали по струнам…

Лестница здесь… девять шагов до заветной двери,

А за дверями русская печь и гость на постой,

Двое не спят… двое глотают колеса любви,

Им хорошо… станем ли мы нарушать их покой?

Двое не спят, двое глотают колеса любви,

Им хорошо – станем ли мы нарушать их покой?..

Час на часах… ночь, как змея, поползла по земле,

У фонаря смерть наклонилась над новой строкой,

А двое не спят… двое сидят у любви на игле,

Им хорошо… станем ли мы нарушать их покой?

А двое не спят, двое сидят у любви на игле,

Им хорошо – станем ли мы нарушать их покой?..

Нечего ждать… некому верить, икона в крови,

У штаба полка в глыбу из льда вмерз часовой

А двое не спят… двое дымят папиросы любви,

Им хорошо… станем ли мы нарушать их покой?

Двое не спят, двое дымят папиросы любви,

Им хорошо – станем ли мы нарушать их покой?..

Если б я знал, как это трудно – уснуть одному,

Если б я знал, что меня ждет, – я бы вышел в окно,

А так – все идет… скучно в Москве и дождливо в Крыму,

И все хорошо… и эти двое уснули давно.

– Тебе чего надо? – спросил он, продолжая играть.

– Кто в городе?

– Забыл что-то.

– Забыл…

Деньги предлагать бессмысленно. В свое время мне пришлось многое сделать для того, чтобы стать тем, кто я есть.

– Блэк, – сказал я, – мы с тобой одной крови. Ты – и я…

Пальцы снова пробежали по струнам, извлекая медленный, печальный, куда-то зовущий звук. Потом гитарист прихлопнул руками струны и встал. Ссыпал добычу в карман.

– Ладно, поехали…

– Какие люди…

Питон. Питонище… Длинный, нескладный – но я-то знаю, насколько опасным он может быть… не один пуд соли вместе съели. Потом наши дороги разошлись, причем кардинально. Меня понесло вправо, его – влево. Доходит или дальше рассказать?

Мы сидели в какой-то московской хате в Барыбино, еще в советские времена самом убогом районе города, куда селилась голимая лимита. Сейчас к ней прибавились еще и отморозки, покупающие квартиру ради прописки, таджикские дилеры и прочая шваль. Здесь же были русские – обманутые, с полностью противоположными мне взглядами – но все же русские. Обычные пацаны, девчонки… особенно нравилась мне та, которая сидела в кресле… темные прямые волосы и огромные глаза. Трудно представить, что это создание делает революцию. Но, может, так оно и лучше, чем на панель…

Революция…

Если кто-то еще не понял – я не верю в перемены. Ни в революционные, ни в какие-либо другие. Только в перемены к лучшему. А революция никогда к лучшему не приводит. Сначала такие вот лютики-одуванчики решают, что все несправедливо и единственный способ все исправить – снести все до основания, и затем… Потом они узнают цену всего этого. Пылающие прекрасными порывами души оказываются в застенках, где выживают не самые честные и не самые сильные – а самые подлые. Тот, кто превзойдет своей подлостью систему. Тот, кто сможет стать стукачом и сдавать одних ради того, чтобы могли действовать другие. Тот, кто может брать деньги у богатеев и мечтать экспроприировать их. Тот, кто может переспать с человеком – а наутро ударить его ножом и уйти, потому что товарищи сочли его предателем и стукачом. При том, что стукач – ты сам. Система всегда сопротивляется, система хочет жить. И порождает чудовищ, изверившихся, циничных, но продолжающих борьбу. Любыми средствами и любой ценой, оставляя за собой шлейф боли и беды. И самое страшное – если им в конце концов все удается…

Тогда наступает катастрофа.

И сейчас мы сидели за столом, спешно накрытом на двух табуретках и куске фанеры. Ели-пили. Я сидел, меланхолично кусал колбасу, держа ее правой рукой, смотрел на девушку с темными волосами и огромными глазами и думал, скольких она выдержит, если ее начнут по-настоящему колоть. А она, наверное, сидела и думала, что впервые в жизни видит настоящего пса государства, часть системы, так близко, рукой можно подать. И не в рассказах друзей – а настоящего, из плоти и крови. Еще она, наверное, думает, что я глупо подставляюсь, когда ем колбасу, держа ее правой рукой. Но это не так – левой рукой я владею еще лучше, чем правой. И «глок» лежит именно в левом кармане…