пытаюсь следовать твоему мудрому совету. Но ведь в сердце своем человек может быть верным лишь себе самому, хотя даже себя он вечно старается обмануть — как в серьезных делах, так и в мелочах. Однако главным условием моего существования является абсолютная преданность господину моему, султану. Его удачи — это и мои удачи, его поражения — мои поражения, его победа — моя победа.
5
Во мраке ночи вернулся я в свой залитый светом дом, пороги которого благоухали розовым маслом.
Джулия еще не спала и вышла мне навстречу. Щеки ее раскраснелись от любопытства, а в блестящих глазах отражались желтые огоньки ламп.
Но странное чувство нереальности всего происходящего еще не покинуло меня. Я всматривался в нее, не узнавая, словно передо мной стояло привидение. Наконец я протер глаза и сказал:
— Кто же ты на самом деле, Джулия, и чего ты хочешь от меня?
Она страшно испугалась, задрожала, отпрянула от меня и спросила:
— Что с тобой, Микаэль? Ты ужасно бледный и смотришь на меня, как безумец. Если до тебя дошли какие-нибудь дурацкие сплетни, то знай: все это — подлая ложь. Мне бы очень хотелось, чтобы ты прямо спросил меня обо всем, а не собирал бы всякие мерзкие слухи, в которых нет ни слова правды.
— Да нет же! — воскликнул я. — Почему кто- то должен сплетничать о тебе? Это я не могу понять самого себя и даже не знаю, чего хочу. Вот и все. Так скажи же мне, Джулия, кто я такой — и кто такая ты?
Она заломила руки и разрыдалась.
— Ах, Микаэль, сколько раз я просила тебя не пить так много? Это тебе вредно. Как ты мог так напугать меня? Немедленно объясни мне, что с тобой — и что тебе сказал великий визирь?
Когда она прошептала эти слова, я внезапно опомнился и сбросил с себя то странное оцепенение, в котором находился.
Стены комнаты вновь оказались на своих местах, и стол не исчезал больше, когда я дотрагивался до него. Джулия опять стала женщиной из плоти и крови — и я понял, что женщина эта страшно на меня зла. Просто теперь я смотрел на нее, как на совершенно чужого человека, и видел ее лицо куда яснее, чем раньше. Заметил глубокие морщинки у глаз и злые складки в уголках губ. И уже не чувствовал прежнего желания утонуть в ее разноцветных глазах и найти там забвение и покой.
С болью я отвернулся от нее и сказал:
— Со мной все в порядке, Джулия. Просто у меня был очень трудный разговор с великим визирем, и я страшно устал. Но Ибрагим доверяет мне и, похоже, хочет переложить на меня часть прежних обязанностей господина Гритти. Он не делился со мной мыслями о войне, но не мешал мне рассуждать о мире. Ветер удачи вовсю раздувает мои паруса, и я не могу понять лишь одного: отчего же у меня сейчас так скверно на душе?
Едва я произнес эти слова, как тело мое вдруг сотрясла сильна дрожь, и я почувствовал, что тяжело болен.
Джулия сразу решила, что великий визирь отравил меня. Но вскоре первый испуг прошел, Джулия опомнилась, уложила меня в постель и напоила настойкой, чтобы я хорошенько пропотел.
Я подхватил столь обычную в Стамбуле лихорадку. Просто чудо, что я не подцепил этой хвори куда раньше: ее жертвами непременно становились все новые жители города на Босфоре. Она была не слишком опасной, но довольно мучительной, поскольку сопровождалась сильными головными болями.
Узнав о моем недуге, великий визирь прислал ко мне своего собственного лекаря и велел астрологам составить список блюд и снадобий, которые Джулия должна была мне давать. Кроме того Ибрагим несколько раз лично навестил меня, и по сералю начали стремительно распространяться слухи о тех милостях, которыми меня осыпает великий визирь.
А когда мне немного полегчало, Джулия стала относиться ко мне с такой нежностью и заботой, каких я не видел от нее никогда прежде.
Однажды жена моя взяла меня за руку и промолвила:
— Микаэль, у тебя ведь нет причин изгонять меня из своего сердца? Так скажи мне, почему теперь ты разговариваешь со мной уже не так откровенно, как раньше? Ты что, слышал обо мне что-то плохое? До тебя дошли какие-то мерзкие сплетни? Если так, то я могу тебе все объяснить. Ты же сам знаешь, какое змеиное гнездо этот сераль. Я стала близкой подругой султанши Хур- рем, и люди страшно завидуют мне, а потому меня ничуть не удивляет, что они готовы обвинять меня во всех смертных грехах. Но ты не должен думать обо мне плохо, дорогой Микаэль. Тебе же прекрасно известно, какой я искренний, открытый человек. Уж ты-то знаешь меня как облупленную!
Ее пустые подозрения расстроили меня, и я ласково проговорил:
— У меня нет ни малейших причин сердиться на тебя. А то, что я загрустил... Возможно, в этом виновата болезнь, и печаль моя скоро пройдет. Так прости же меня и не лишай той нежности, которой я наслаждался все эти дни.
Я был не вполне искренен с Джулией, ибо уже понял, что если я хочу сохранить верность великому визирю, то с женой своей мне надо держать ухо востро. И еще я не сомневался: она передаст султанше Хуррем все, что я расскажу ей в порыве откровенности. А потому мне придется тщательно взвешивать свои слова — и, думаю, что это будет мне только полезно. Я всегда был слишком прямым и честным, и теперь мне это пригодится, ибо Джулия и представить себе не сможет, что я пытаюсь что-то скрыть от нее.
6
Оправившись от болезни, я вспомнил совет великого визиря и стал приглашать в свой дом поэтов и красноречивых дервишей — оборванцев, которые не слишком заботились о хлебе насущном и хотели лишь одного: наслаждаться свободной жизнью и насмехаться в компании друзей надо всем на свете.
Хотя они и были мусульманами, но обожали вино, а потому с радостью принимали мои приглашения. И еще мне кажется, что они немного привязались ко мне, поскольку я в основном лишь молча слушал их стихи и веселую болтовню.
Когда я узнал этих людей поближе, меня стала поражать их смелость: в своих язвительных стихах они не боялись высмеивать бешеное честолюбие великого визиря, многозначительное молчание султана и те промахи, которые допускали другие сановники. Даже о заветах Пророка эти острословы сочиняли весьма двусмысленные строки.
Вершиной