Читать интересную книгу Гибель веры - Донна Леон

Он направился по улице Рива дельи Скьявони. Вдали показалась библиотека Сансовино, и, как всегда, ее архитектурное буйство порадовало его сердце. Великие строители Счастливой Республики располагали только человеческой силой, однако с помощью плотов, веревок и блоков сотворили подобное чудо. Он подумал о тех ужасающих зданиях, которыми современные венецианцы исказили облик города, — Бауэр Грюнвальд отель, Католический банк, вокзал — и опечалился, уже не в первый раз, из-за высокой цены человеческой жадности.

Шагнул с последнего моста на Пьяццу — и вся мрачность улетучилась, прогнанная силой красоты, которую может сотворить только человек. Весенний ветер играл огромными флагами, развевающимися перед Базиликой, и он улыбнулся — насколько более внушителен лев Сан-Марко, свирепствующий на своем алом поле, чем три параллельных бруска итальянского флага.

Пересек Пьяццу, прошел под мостом Логгетта в библиотеку — место, где редко видят туристов, что делает ее привлекательнее. Миновал пространство между двумя гигантскими статуями, предъявил tessera [28] на проходной и вступил в справочный зал. Отыскал основные каталоги, относящиеся к «Опус Деи», и через пятнадцать минут перед ним лежали ссылки на четыре книги и семь статей в разных журналах.

Когда вручил библиотекарше написанные требования, она улыбнулась и попросила его сесть и подождать: чтобы подобрать материалы, понадобится около двадцати минут. Он занял место за одним из длинных столов, шагая бесшумно — даже шелест переворачиваемых страниц кажется здесь нарушением. Пока ждал, вытянул один из томов Классической библиотеки Леба — совершенно не выбирая — и стал читать латинский текст: любопытно, что осталось от этого языка, если вообще осталось. Выбрал письма Плиния Младшего и начал медленно пролистывать — хотел найти описание извержения Везувия, при котором лишился жизни дядя автора.

Он был на полпути в своих поисках, дивясь, как мало интереса проявляет писатель к тому, что считается одним из самых значительных событий древнего мира, и как много от языка этого древнего мира сохранилось, когда подошла библиотекарша и положила возле него стопку книг и журналов.

Улыбнувшись в знак благодарности, вернул Плиния в его пыльное убежище и обратился к книгам. Две из них оказались трактатами, написали их члены «Опус Деи» или по крайней мере люди весьма расположенные и к организации, и к ее миссии. Брунетти быстро просмотрел их, но от восторженной риторики и непрерывной болтовни о «святой миссии» ему прямо челюсти сводило. Две другие, написанные с более сдержанной позиции, показались более интересными.

Орден основан в Испании, в 1928 году, доном Хосе-Мария Эскрива, священником с претензиями на благородное происхождение. Предназначен для отвоевывания — или так могло показаться — политического владычества католической церкви. Одна из его признанных целей — распространение в светском мире христианских принципов, а с ними и власти христианства. Для достижения этих целей члены ордена занимались распространением доктрин ордена и церкви на своих рабочих местах, у себя дома и в обществе, в котором жили.

В самом начале решено: мудро, если членство в ордене будет секретным. Члены его горячо и последовательно отрицали, что сделали из «Опус Деи» тайное общество, однако несомненная непрозрачность его целей и деятельности строго соблюдалась и точно оценить количество членов ордена не представлялось возможным. Брунетти решил, что этому есть обычное оправдание: существование некоего «врага», который желает разрушить общество, — не говоря уже о вселенской морали. Благодаря политической власти многих членов ордена, а еще защите и поддержке, которые ему предоставляет нынешний папа, «Опус Деи» не платит налогов и не подвергается изучению с точки зрения закона разными правительственными агентствами во всех тех странах, где он преследует сейчас свои святые цели. Из всех тайн, окружающих это общество, его финансы оказались самой непробиваемой.

Брунетти пробежал остаток первой книги — обсуждение «численности», «верности» и «избранности», потом перелистал вторую: масса спекуляций, еще больше подозрений, но очень мало фактов. В каком-то смысле эти книги — оборотная сторона яркой, блестящей монетки, предложенной сторонниками ордена: много страсти, но мало по существу.

Он обратился к журналам, но тут же пришел в замешательство: все статьи аккуратно вырезаны ножницами. Отнес их обратно — через весь главный читальный зал. Библиотекарша еще сидела за столом, два пыльных студента дремали на лавках в лужицах света от настольных ламп.

— Тут кое-что вырезано из журналов. — И положил их ей на стол.

— Опять противники абортов? — спросила она без удивления, но явно расстроенно.

— Нет, люди «Опус Деи».

— Еще хуже, — спокойно откликнулась она и потянулась придвинуть к себе журналы.

Стала их открывать — разворачиваются на вырезанных страницах. Покачала головой, — да, какие разрушения, и надо же кому-то все это проделывать.

— Не знаю, есть ли у нас деньги, чтобы опять копии закупать, заменять все это. — Бережно отложила журналы в сторону, будто не желая причинять им новую боль.

— И часто у вас такое?

— В последние годы. Полагаю, это новейшая форма протеста. Уничтожают все статьи, содержащие сведения, которые они не одобряют. Кажется, когда-то давно был такой фильм — что-то о людях, сжигавших книги.

— «Четыреста пятьдесят один градус по Фаренгейту». Хоть этого не делаем. — Он попытался улыбкой подкрепить это слабое утешение.

— Пока не делаем. — И переключила внимание на студента, подошедшего к столу.

На Пьяцце Брунетти остановился и смотрел на Сан-Марко через заводь, потом повернулся и устремил взор на забавные строения Базилики. Он читал о какой-то местности в Калифорнии, куда ласточки каждый год прилетают в один и тот же день. День Святого Иосифа, кажется?… Тут в изрядной степени то же самое — туристы как будто вновь возрождаются во вторую неделю марта, ведомые неким внутренним компасом, что приводит к этому конкретному озеру. Каждый год их становится больше, и каждый год город делается все более гостеприимным к ним, — но не к своим гражданам. Фруктовая торговля закрывается, сапожники бросают дело, и все заполоняют маски, машинные кружева и пластмассовые гондолы.

Он знал это свое состояние духа — скверно, никуда не годится, несомненно, оно усилено столкновением с «Опус Деи», но ему известно и как с ним справиться — просто надо немного пройтись. И пошел обратно вдоль Рива дельи Скьявони: справа вода, слева отели… Добрался до первого моста, быстро двигаясь под вечерним солнцем, и ему стало лучше. А когда увидел буксиры, пришвартованные к берегу — в линеечку, по порядку, каждый со своим латинским названием, — почувствовал, что настроение поднялось и поплыло в сторону Сан-Джорджо на волнах от проходящего пароходика.

Указатель на больницу Санти-Джованни-э-Паоло решил за него, и через двадцать минут он оказался там. Медсестра на вахте того этажа, куда перевели Марию Тесту, сообщила ему, что в состоянии ее перемен нет и ее перевели в отдельную палату — номер 317, прямо по коридору и направо.

Около 317-й палаты стоял пустой стул, а на нем разворотом вниз — последний выпуск «Тополино». Не думая и не стучась он открыл дверь в палату и вошел, инстинкт быстро сдвинул его в сторону от бесшумно закрывшейся двери, глаза обежали помещение.

На кровати лежало что-то укрытое одеялом, вверх и вниз к пластиковым бутылкам отходили трубки. Толстая повязка на плече все еще была на месте, как и та, что на голове. Но особа, которую Брунетти увидел, подойдя к кровати, как будто другая: нос заострился — тонкий клюв, глаза запали в глазницах, а тела почти не видно под покрывающими его тканями, так она похудела за это короткое время.

Как в прошлый раз, стал вглядываться в ее лицо в надежде, — может быть, что-нибудь выразит… Она тихо-тихо дышала, с такими долгими перерывами между вдохами, — он уже начинал бояться, что следующего не будет.

Оглядел комнату: ни цветов, ни книг — никакого следа человеческого присутствия. Как это странно и как, в сущности, печально… Красивая женщина, в расцвете лет скована и не способна почти ни на что, кроме дыхания, — и ни одного признака, что кому-то в целом мире есть до этого дело и хоть одна душа страдает при мысли — расцвет ее не вернется.

Когда он вышел из палаты, на стуле сидел Альвизе, уже погруженный в чтение, при его приближении даже глаз не поднял.

— Альвизе! — воззвал он.

Тот оторвал отсутствующий взор от комикса, узнал Брунетти, вскочил и отдал честь, все еще держа его в руке.

— Да, синьор?

— Где ты был?

— Я все задремывал, синьор, вот и пошел за кофе. Что же мне — заснуть и чтобы кто-нибудь ворвался в палату.