Читать интересную книгу Джимми Хиггинс - Эптон Синклер

Утром пришел начальник станции и, как полагается, дал знать местным властям. В середине дня за умершим приехал фургон. Какой смысл было Джимми Хиггинсу оставаться? Все нищенские кладбища на одно лицо, да и вообще на похоронах веселого мало. Ломовой подозрительно покосился на Джимми и спросил, сколько ему лет. Он сказал, что в здешних местах нехватка рабочих рук и у них такое правило: «Или работай, или ступай воевать!» Джимми догадался, что ему предстоит еще одна беседа с призывной комиссией, и потому, прихватив с собой наследство Неистового Билла — дневник армии безработных,— вскочил в проходивший мимо товарный поезд.

IV

Было время жатвы, и Джимми отправился на Запад, в край зерна. Работа была тяжелая, но зато и плата такая, что глаза вытаращишь. Оказывается, война — далеко не скверная штука для тех, конечно, кто остается в Америке! Если тебе не нравится, как с тобой разговаривает хозяин, или кажутся невкусными лепешки, которые подает на завтрак его жена, можно перейти к другому фермеру, и тот еще охотно прикинет тебе лишних сорок центов в день. Для Джимми это было максимальным приближением к понятию о рабочем рае. Мешали только назойливые призывные комиссии, которые совали свой нос в каждую щель. Таскают без конца человека по участкам, злился Джимми, грозят, допрашивают. И ведь каждый раз одно и то же! Почему бы этим болванам не выдать сразу военный билет, в котором было бы сказано, что ты прошел всю канитель, и точка? Так нет же, нарочно не дают, чтобы каждый раз был повод оторвать тебя от дела! Понятно, они придумывают эти фокусы, чтобы взять человека измором, хотят любыми средствами заставить его записаться в армию. Ну нет, не на такого напали!

Впрочем, с тех пор как не стало Неистового Билла, Джимми Хиггинс уже не был такой опасной личностью. Натура у него была незлобивая: он не мог подолгу таить в душе ненависть и вынашивать планы мщения. Джимми был социалистом в подлинном смысле этого слова — он ощущал себя частью общества и желал мирной, сытой жизни и доброты людской не только для себя, но и для всех. Он не мечтал о том, чтобы отнять власть у капиталистов и обращаться с ними так, как они обращаются теперь с ним,— он хотел, чтобы в мире хорошо жилось и рабочим и капиталистам, чтобы все земные блага распределялись поровну. Джимми готов был забыть старые обиды и в день, когда воцарится справедливость, начать новую жизнь. Его пропаганда вновь обрела прежний идеалистический оттенок, и только когда его пытались погнать на бойню, он показывал, что у него есть зубы и когти.

Постепенно к нему стала возвращаться радость жизни, хоть он на это уже и не надеялся. Как он себя ни уверял, что существование его теперь бесцельно, На самом деле цель у него была — величайшая цель: увидеть счастливую, справедливо и разумно устроенную жизнь на земле. И пока находились люди, готовые слушать его речи о том, как это может быть достигнуто, жизнь Джимми была насыщена содержанием, имела глубокий смысл. Но по временам Джимми терзали приступы жестокой тоски, когда он просыпался вдруг среди ночи и ему казалось, что он обнимает мягкое, теплое, податливое тело Лиззи, или когда ему случалось зайти в какой-нибудь. деревенский дом, где были дети, и их лепет напоминал о маленьком человечке, ради которого главным образом ему и хотелось счастливой, справедливо и разумно устроенной жизни на земле. Для него было пыткой видеть детей на ферме, где он работал, и когда он поведал причину этого своей хозяйке, классовая война между ними сменилась перемирием, и в ознаменование этого события она поставила на стол половину большущего яблочного пирога.

V

Социалистическая партия провела всеамериканскую конференцию в Сент-Луисе и вынесла резолюцию о своем отношении к войне. В ней говорилось, что этой войне нет никакого оправдания, что это «преступление против американского народа» и рабочие Соединенных Штатов обязаны протестовать против нее. Партия обещала «поддерживать любые массовые движения протеста против закона о воинской повинности». В такое время это был очень рискованный шаг, и члены партии понимали, насколько он опасен. Резолюции, вынесенные на Сент-луисской конференции [9], обсуждались на специальных собраниях, причем было немало споров по поводу целесообразности резолюции, направленной против войны. В маленьком городке Хопленде, близ которого работал Джимми Хиггинс, существовало местное отделение социалистической партии, я Джимми перевёлся сюда из лисвиллского отделения, уплатив все членские взносы за прошлые месяцы и получив соответствующую отметку об этом в своем драгоценном красном билете. Теперь он снова ходил на собрания и слушал прения, такие же интересные и непонятные, как те, которые бывали в Лисвилле в начале войны.

Кое-кто из ораторов старался по-своему объяснить слава: «Любые массовые движения протеста против закона о воинской повинности». Владелец самого крупного галантерейного магазина в городе, социалист, заявил, например, что под этим подразумевается бунт и массовые беспорядки и резолюцию следует квалифицировать как призыв к измене. При этих словах вскочил, как ужаленный, русский еврей-портной по фамилии Рабин и по имени Шолом (что означает «мир») и закричал срывающимся от волнения голосом:

— Разве мы, социалисты, имеем право произносить такие слова? Пусть наши враги так говорят! А? Что?

На миг Джимми показалось, что он в Лисвилле и слушает товарища Станкевича. Правда, в отличие от Лисвилла в этом городке немцев жило немного, и они, как правило, ограничивали свои политические дискуссии Ирландией и Индией.

Джимми слушал споры и препирательства, наскоки одной стороны и возражения другой и приходил все в большее недоумение. Он попрежнему ненавидел войну, но вместе с тем ненависть к немцам закрадывалась и в его душу. Американское правительство искало оправданий для своего вступления в войну: все окна магазинов и все щиты для объявлений были сплошь заклеены прокламациями и плакатами, газеты вопили о преступлениях, которые Германия совершала против человечества. Джимми, пожалуй, и не стал бы читать эти «уолл-стритовские враки», как он их называл, но рабочие, с которыми ему приходилось иметь дело, всегда приводили ему в качестве доводов разные факты из газет. А тут еще что ни день, то новые телеграммы: немцы топят пловучие госпитали, переполненные ранеными, бомбардируют спасательные лодки, угоняют в рабство на угольные копи бельгийских подростков тринадцати — четырнадцати лет! Что же удивительного, если человек начинал ненавидеть и бояться правительства, совершающего подобные зверства? Мог ли Джимми оставаться спокойным, думая, что и он помогает этому правительству выигрывать войну?

Джимми был честным человеком — он старался смотреть фактам в лицо, и поэтому, припоминая, что он вытворял вместе с Неистовым Биллом, Клубникой Карреном, Плосколицым Джо и Цыпленком Петерсоном, вынужден был признаться самому себе, что тоже, хоть и невольно, содействовал кайзеру. В спорах с другими Джимми не решался рассказывать то, что знал обо всех этих делах, но наедине с собой терзался угрызениями совести. Сомнения разъедали его душу: а вдруг прав был товарищ доктор Сервис, и действительно, если кайзер победит, Америке придется все последующие двадцать или тридцать лет готовиться к войне? В таком случае не лучше ли временно прекратить революционную агитацию — пусть сначала кайзеру дадут по шапке?

Среди социалистов оказалось немало приверженцев подобных взглядов, и всё это были люди, принимавшие активное участие в социалистическом движении перед войной и пользовавшиеся уважением Джимми. Теперь они боролись против Сент-луисской резолюции, или, как ее называли, «Обращения большинства». Когда же эта резолюция получила все-таки чуть ли не в восемь раз больше голосов, чем вторая, эти товарищи вышли из партии, и некоторые из них позволяли себе злобные нападки на прежних друзей. А капиталистическая печать рада была подхватить высказывания такого рода. Джимми Хиггинс просто кипел: нечего сказать, хороши социалисты, в тревожный час бегут, будто крысы с корабля! Ренегаты они, вот «то! Джимми сравнивал их с Иудой Искариотом, Бенедиктом Арнольдом[10] и другими печальной памяти историческими персонажами.. А они, пользуясь теми же приемами, что и Джимми, кричали в ответ, что Джимми Хиггинс — германофил и предатель; но это едва ли помотало спору, так как не делало их точку зрения более убедительной для Джимми. В гневном ослеплении обе стороны забывали о существе вопроса, и каждая думала лишь о том, как бы побольнее уязвить ненавистного противника.

VI

Все американцы посылали теперь своих сыновей•в военно-учебные лагери и вносили деньги на Заем свободы. Поэтому никто не был расположен слушать агитацию— люди приходили в бешенство при малейшем намеке, что цель, во имя которой они приносят столько жертв, отнюдь не является справедливой. Одна организация, под названием «Народный совет борьбы за мир и демократию», пыталась провести общеамериканскую конференцию, но толпы враждебно настроенных манифестантов разогнали ее, и делегаты вынуждены были искать пристанища по всей стране. Мэр Чикаго разрешил им собраться в этом городе, но -губернатор штата выслал против них войска. Дело в том, что американцы наслышались о «Всеамериканском трудовом совете мира», в котором сотрудничал Джери Коулмен, а тут вдруг появился еще какой-то новый совет с почти таким же названием и. ведет агитацию, ничем не отличающуюся в глазах неискушенного человека от той. Разница между платным предательством и сверхидеализмом была слишком тонкой, чтобы люди могли в этом разобраться в столь грозное время. С каждым днем становилось все более модным арестовывать социалистов и закрывать их газеты; во многих городах-власти запретили рассылку по почте «Обращения большинства» и предали суду ответственных секретарей социалистической партии в центре и в ряде штатов за то, что они в порядке своей обычной деятельности распространяли этот документ. Джимми получил письмо от товарища Мейснера из Лисвилла, в котором тот писал, что товарища Джека Смита посадили в тюрьму на два года за речь в оперном театре, а остальных, кто должен был там выступать, оштрафовали на пятьсот долларов каждого. Почта отказалась рассылать некоторые номера «Уоркера», вслед за тем полиция совершила налет на редакцию и временно запретила выпуск газеты. Подобные явления происходили по всей стране; поэтому если теперь в споре с Джимми кто-нибудь высказывался в пользу войны, у него был один ответ: Америка стала больше похожа на Пруссию, чем сама Пруссия! С какой же стати воевать за демократию в чужих странах, когда ради этой победы приходится жертвовать у себя на родине последними крохами демократии?