на 140 по шпалам ходить не получается, хотя полжизни она только этим и занималась. Так Анна Чеславовна стала безработной.
Она считает, что дело все-таки в давлении, потому что у ее нынешнего мужа, Владимира, та же самая «профессиональная» грыжа, а он эти 6 километров по шпалам ходить может. Выходит в 3.50 и успевает на тверскую электричку в 4.38. И до сих пор работает на своем вагоностроительном заводе. Жители Лисьих Гор пересели на велосипеды и 8 километров пилят до Лихославля — тоже вариант. Есть и такси. Но дорого — 80 рублей, да и подъезжает оно только к повороту на Шлюз, а это 2 километра от станции. Дальше дороги нет. Так что лучше уж пешком или велосипед.
«Здесь вообще нужен физический труд, — говорит Анна Чеславовна. — Как потопаешь, так и полопаешь».
Сейчас домашняя Лада и даже Феодосия кажется Анне Чеславовне «навроде утренних снов» — очень добрыми, но невозвратимыми. Вся ее жизнь оказалась завязана на железку.
«Я раньше думала, что железная дорога — самая безопасная в мире вещь. Не самолет же, не машина — две железяки и поезд, — говорит Анна Чеславовна. — А все очень страшно на самом деле».
Перечисляя свои прежние обязанности на железке, Анна Чеславовна говорит через запятую: «Людей, на куски разрезанных, собирала».
За 20 лет работы на железке она «собрала» их добрую сотню.
«Люди засыпают в электричках. Проезжают свой Лихославль, выскакивают на Шлюзе. Следующей «собаки» не ждут, возвращаются прямо по путям. А с моего опыта: если человек выпил немножко и по путям — 50 процентов, что не дойдет. Зимой больше: по откосам сугробы, и люди идут ровно по рельсам. Не каждый успеет отскочить».
«А иногда и на моих глазах. Мальчик бежит мимо моего дома. «Тебе куда?» — кричу. «Мне в Лихославль». Я говорю: «Стой, электричка проедет сейчас, на ней доберешься». А он: «Тетенька, я дальше побежал». И спрыгнул на пути. И тут 24-ка, «Юность». Радуга красная такая. Он лежит — мешок фарша. Пока ментов вызывали, то-се, чайки, вороны спустились. Сидят, поклевывают уже. Я мужу говорю: «Давай простынкой накроем его». Потом говорили, что был обкуренный. Ни документов, ничего, захоронили как неизвестного. А мама и бабушка его через фото в газете нашли».
«Запомните: когда поезд сбивает человека, он не останавливается, — говорит Анна Чеславовна. — Нет смысла. И если кто-то выскакивает на пути прямо перед паровозом, машинист чаще всего не притормаживает даже. Потому что тормозной путь у скорых обычно за тысячу. А если включать экстренное, вагоны через голову полетят. Просто звонят дежурному: «На таком-то километре человек попал под поезд». Не «мы сбили», а просто — «под поезд». И все, рейс продолжается».
В 2000 году Мурманский 182-й искалечил ее сына Гену. Тоже на ее глазах. «Генка спешил на электричку, перебегал пути. Думал, что навстречу электричка ползет, а оказался скорый. Выломана височная кость, правый глаз выпал на щеку. Трепанация черепа, пластика, три года по больницам. «Поэтому и не взяли в армию, и специальности не получил», — вздыхает Анна Чеславовна. Генка халтурит в Москве на стройках, «но что заработает, то и пропьет».
А четыре года назад у Анны Чеславовны погиб старший сын Петя. Разбился в Москве на машине: отказали тормоза. «Полгода пытались выходить, а он все равно умер, — тянет Анна Чеславовна как-то растерянно. — Я думала, тоже сдохну, а надо же, живу еще». И теперь, когда Анне Чеславовне звонят по вечерам, она то и дело говорит: «Петя, здравствуй». А потом вспоминает.
Анна Чеславовна с мужем и сыном занимает только половину первого со стороны Москвы дома. А во второй живет местная сумасшедшая — Нинка, Нина Ивановна Смирнова. Ее родители тоже были путейцами, а потом умерли. И сейчас Нина одна.
То ли серое пальто, то ли плащ, то ли халат и розовый платок вокруг головы. В детстве Нина тяжело переболела менингитом. И теперь она орет на проходящие поезда: «Чего хотят?! Зачем ездиют?! Рельсы разгромить! Бомбу кинуть! Повесить и осудить!»
— Нинка, а че там наши соседи-цыгане делают? — подмигивая нам, спрашивает Анна Чеславовна.
— Известно чего! Жарят-парят! Обуваются— одеваются! — орет Нина.
— Нинка у нас — прокурор! — смеется Чеславовна.
— У меня камера есть! — вопит Нинка. — Видно, что тащат! Все цыгане тащат!
Половина Нины кажется другим домом. Спертый запах, груды тряпок по углам, пол устелен обрывками газет. Батареи банок: Нина их собирает и отмывает. Потолок в серых разводах — когда-то тут топилась печь. Сейчас не топится: нет дров, и Нина спит в одежде. На столе, на шкафу, под кроватью — стопки газет. Когда Нина получает свою пенсию 6200, она едет в Лихославль и покупает все газеты, которые найдет в киоске.
«На 700 рублей где-то. Знакомая в том киоске работает, на Нинку не нарадуется, — рассказывает Анна Чеславовна. — Кроссворды, спорт — все гребет».
Еще на столе стоят три свежих, очень красивых, с умом составленных букета. Все свободное время Нина собирает цветы.
Анна Чеславовна отдает Нине старые вещи и раз в две недели пускает ее помыться в свою баню. Хотя соседство, конечно, некомфортное: «Нинка ж не топит. Зимой стенка в спальне моей, что с ее половиной граничит, инеем схватывается».
— А дров вы ей не подбрасываете?
— Так все равно у нее дымоход забит!
Ложится Нина не раньше двух: «Хожу! Брожу! За каждым слежу!» — «Иногда спишь, а она стучит в окно бутылкой, — жалуется Анна Чеславовна. — Я ей: «Блядь, Нина, отъебись, голова болит». А она: «Пусти меня, поговорить хочу». Пускаю. А то совсем одичает».
А еще Нина часами следит за другими обитателями Шлюза — цыганскими детьми. Своих детей у Нины нет. И никогда не будет. Анна Чеславовна шепотом рассказывает, что «Нинка встречалась с одним и понесла, так мать ее в больницу в Тверь, а там все выскоблили и перевязали, чтобы ничего и никого больше».
Второй дом в Шлюзе нежилой. Здесь останавливаются рабочие, когда ремонтируют рельсы. Цыгане живут в двух домах с другого края платформы. Один дом занимают дед Николай и его русская жена Надя. В другом — большая семья: цыганка Лена, ее муж Саша и семеро детей — от года и девяти месяцев до семнадцати лет.
— Саша, Маша, Коля, Света, — начинает перечис лять Лена. — Тьфу ты, много их больно!
Она, подбоченясь, стоит в дверях дома. А ее чумазые дети невероятной красоты виснут на перилах, раскачиваются на заборах, бегают в высокой траве. У Русаковых нет ни огорода, ни сада, ни скотины. Заросшая полынью и крапивой