— Думаете, поджог? — Вердарский прищурился.
— Запросто, — беспечно проговорил Грач. — Я вам таких историй в свободную минуту расскажу — диву дадитесь.
— Свободных минут у вас не предвидится, — сказал Мирон Михайлович. — Список постояльцев нужен мне не позднее завтрашнего утра. Сейчас это главнее всего. Так что, господа, не задерживаю. Да, там будет еще один мой человек, но у него свое дело. Вы — сами по себе.
Когда Грач и Вердарский ушли, Карвасаров вызвал электрическим звонком дежурного и велел подать коляску. Бензиновых моторов Мирон Михайлович не любил, предпочитал ездить на конной паре. В коляску его впрягались два рысака — белый и вороной, так что смотрелся выезд очень эффектно. На таком в свое время сам Трепов ездил. Карвасаров наблюдал это двенадцатилетним мальчишкой, и выезд петербургского градоначальника произвел на него столь сильное впечатление, что, по прошествии лет, он в Харбине завел себе эту прекрасную пару.
В ожидании коляски Мирон Михайлович откинулся на спинку кресла. Задумался.
Справится Грач или нет? Если книга уцелела, он ее, безусловно, отыщет. Такой уж человек Грач. Другое дело, коли уже нет никакой книги. Тут придется изворачиваться. Сколько там погибло? Двадцать человек? Пятьдесят? А дело изволили взять на контроль его высокопревосходительство генерал Хорват. Так что хоть узлом завяжись, а дай результат. Впрочем, «давать результат» Мирону Михайловичу не впервой.
Постепенно мысли Карвасарова приняли иное направление. Конечно, пожар в гостинице — событие пренеприятное и шуму в городе немало наделало (надо будет непременно вечером просмотреть газеты), олиако все ж таки преходящее. Куда значимее и опаснее мрачная и зловещая туча, что нависла с северо-запада, со стороны еще совсем недавно великой империи. Страшная туча, набрякшая кровью, ощетинившаяся штыками дезертиров, пьяных матросов и заурядных каторжан-уголовников. Напитанная сволочью, что называет себя теперь властью. И не просто называет — эти колодники на самом деле, всерьез берут власть. По слухам, Нерчинск уже в их руках. В Чите еще держится Семин, но долго ли он сможет противостоять? Да и что — Семин? Казачий есаул. Попортят ему шкуру Советы, уйдет зализывать раны в полосу отчуждения. У него нет настоящей силы. Кто за ним? Японцы? Но от них России нечего ждать избавления. Или вот еще полюбовница есаула, Машка Шарабан, на всю Сибирь знаменитая. Это, что ли, сила? Гм, возможно, только в иной области.
А у кого эта сила имеется? У Хорвата? У нового начальника вооруженных сил дороги, черноморского адмирала Колчака?
Тут думы Мирона Михайловича прервал стук в дверь. Вошел дежурный.
— Коляска подана.
Карвасаров спустился, сел в экипаж и сказал кучеру:
— На Цветочную. Горелый «Метрополь» едем смотреть.
* * *
Влажную харбинскую жару чиновник сыскной полиции Грач переносил тяжело. Едва начиналось лето, он впадал в ипохондрию. Работалось в это время совсем не так, как зимой.
Выйдя из здания управления, Грач первым делом сказал своему спутнику:
— Вы какой чай предпочитаете, черный или местный, китайский?
Вердарский замялся.
— Я? Пожалуй, китайский.
— Вот как! Китайский! Нет, по мне ну его к бесу! Как говаривала моя тетушка, царствие ей небесное, лучше простой водицы испить, чем хлебать сироткины писи, — сказал Грач.
Вердарский посмотрел удивленно:
— А почему вы про чай спрашиваете? У нас ведь срочное дело.
— Дело-то у нас срочное, — ответил Грач, увлекая коллегу вниз по Большому проспекту. — Да только не будем слишком уж торопиться. Festina lente, или «Поспешай медленно», как говаривали латиняне. Слыхали?
— Приходилось.
— Ах да, вы ж у нас университетский значок имеете. Пардон, пардон.
Спустя четверть часа оба чиновника сидели в чистой половине трактира «Муравей», который самым выгодным образом расположился в двух шагах от вокзальной площади. Публика была пестрая; в черной части собрались все больше ваньки да ломовые извозчики. Оттуда слышались скрип сапог, звон стаканов да усталая брань. В белой — письмоводители из Управления дороги, несколько служащих с телеграфа, еще какая-то чиновная мелочь.
Устроились возле окна. Вердарский озирался с некоторым смущением.
— Осваивайтесь, — сказал Грач. — Не приходилось прежде бывать?
— Нет.
— Ничего, привыкнете. Шумно, конечно, и пахнет порой оскорбительно. Однако кормят неплохо. Можно отобедать за семь гривен всего. А в «Одеоне», к примеру, с вас три целковых слупят и не поморщатся!
Подлетел половой, бухнул на стол два белых чайника с носиками в оловянной оправе. Один маленький, другой побольше. Принял заказ и умчался.
Грач взял чайник и, звеня цепочкой на крышке, принялся ополаскивать стаканы над миской, наставительно говоря:
— Маленький — для заварки. Большой — для кипятку. В столе приключений такие небось не встречались?
Подтрунивание над прежним местом службы младшего коллеги стали для Грача бесплатным развлечением. Впрочем, он не злоупотреблял, и шутки его не были злыми.
Напившись чаю (отчего его немедленно прошиб пот, а уши стали походить на раскаленные докрасна сковородки), Грач облегченно сказал:
— Славно. Теперь перекусим. А там и побеседовать можно.
— Да не рановато ли будет?
— В самый раз. А пока вот что…
Грач откинул полу своего статского сюртука и вытащил откуда-то из-за спины небольшой черный пистолет со скошенной рукоятью.
— Это «намбу», японская машинка, — сказал Грач. — Трофей. Не браунинг, конечно, однако ходить нашему брату без оружия теперь не с руки. Так что бери, владей. Практикуйся. Я тебе запасную обойму выдам. Ты стрелял прежде?
— Немного… Я ратник запаса.
— Ну, уж коли ратник, сам Бог велел. Держи.
В ближайший час Петр Александрович Вердарский ознакомился с гастрономией «Муравья» (надо признать, действительно неплохой), а также открыл много нового из приемов полицейского сыска — внутренне страшась, что не только не сможет применить все это на практике, но и запомнить попросту. Вдобавок смущала непривычная тяжесть пистолета во внутреннем кармане мундира. Этот мундир был его гордостью: с иголочки, петлицы с серебряным шитьем любовно протерты уксусом, а форменные пуговицы начищены толченым мелом.
— В нашем деле главное — полюбить человека, — говорил Грач. — Полюбишь, так он тебе сам все расскажет.
— А как же его полюбить? За что?
— Это, брат, штука. Приходит с опытом. А не придет — просись в отставку к чертям, все одно толку не будет.
Видя, что Вердарский окончательно стушевался, Грач хмыкнул в усы, промокнул поредевшую макушку и сказал, вновь переходя на «вы»: