потом я сделала это. Я писала два дня, точно зная, что делаю: мной овладела одержимость. Я дала волю чувствам, как однажды, когда встретила одного мужчину; теперь, когда я пишу о нем, я снова чувствую силу, что лишает нас сил, и побуждения, не имеющие смысла. Эта одержимость странным образом возвращается. Я помню, в день второй нашей встречи он сказал мне, что не ожидал, что мы встретимся снова; в следующий раз он повторил эти слова, в следующий раз назвал меня принцессой, а потом имена и разговоры стали нам больше не нужны. Мы гуляли и спали и ели вместе. Мы ходили вверх тормашками, держась за руки. Мы ложились в кровать на рассвете, а вставали, когда начинало темнеть. Мы ложились в кровать на рассвете, в полночь, в любое время суток. Мы жили, приклеенные к потолку. Мы жили в мраморном мареве. Мы жили, устремленные в глубину, наша кожа прокоптилась и стала серой от паров любви. Мы медленно и неумолимо кружились, выше, чем любые властители этого мира, который мы оставили внизу. Чем была земная жизнь для нас, потерявших голову и навечно сплетенных гениталиями? Жизнь была непрерывным трахом. Жизнь была соединением Скорпиона с Марсом, соединением с Венерой. А главное соединение возникало каждый раз, когда мы были вместе, всеми возможными способами – спереди, сзади, в рот, сверху, сбоку, снизу.
Около пятидесяти страниц Фифи посвятила тому, как двое любовников держали свой короткий, но страстный роман в полной тайне. Тайком от друзей они уходили с вечеринок порознь, а потом встречались. Они терпеливо просиживали долгими вечерами в гостях, а потом будто случайно оказывались последними, кто ждет такси. У одного или у другого будто случайно возникала внезапная встреча, куда нужно было срочно убежать. Но причину их секретности Фифи не называет. Как и имя своего любовника. Она назвала третью главу «Т. Н.», что означает «таинственный незнакомец».
Когда мемуары Фифи имели большой успех, издатели поздравляли ее с тем, что она последовала их совету: «Это большая вещь, дорогуша. С-Е-К-С. Вот что продается. Так всегда было, и так всегда будет». И всё же, хоть и в меньшей степени, воображение людей привлекала завеса тайны. Как минимум те, кто был лично знаком с Фифи во время ее короткого успешного пребывания в Нью-Йорке, бесконечно строили догадки о том, кто такой Т. Н. Все помнили, как светилась она на сцене и сколь притягательной была ее игра. Мы плакали и кричали и аплодировали. Мы любили смотреть, как она стоит на сцене в лохмотьях, которые на наших глазах превращались в шаль, балетную пачку, купальный халат, ночную сорочку. Это было настоящее волшебство: как она разыгрывала свои небольшие представления. И потому многие были удивлены, когда прочли вот это: пока персонал вяло поторапливался с основным блюдом, обеденный зал декорировали под «тропические джунгли» с помощью растений в кадках, горок из апельсинов и кокосов и гроздьев бананов, висевших то тут, то там. Это были декорации для музыкантов калипсо в рубашках цвета вина с золотой оторочкой, которые, собравшись, начали исполнять Linstead Market, слишком громко. Песня закончилась. Появилась миловидная, но слишком разодетая девушка и начала петь Belly Lick. У нее на голове был фальшивый ананас. Предвкушая утомительный вечер, Вулф решил, что либо он слишком стар, либо слишком молод для самой страшной из пыток – скуки. Он поднялся, встал во главе стола, сказал: «Харви, у меня болит голова. Я пойду спать».
Уоррен посмотрел на него сквозь свой ящерный прищур. «Нет. Ты считаешь, что вечер выдался не очень веселый – так сделай его лучше. Тебе ведь за это платят. Ты ведешь себя так, будто знаешь Вегас. Окей. Убери этих людей со сцены».
Много лет прошло с тех пор, как Дэн Вулф принял этот вызов. Он чувствовал, что на него устремлены глаза группы. Из-за алкоголя он повел себя неосторожно – хотел выпендриться, как парень на вечеринке, который настойчиво хочет поиграть на барабанах. Глупо, он хотел самоутвердиться перед кучей крутых парней, которые посчитали его ничтожеством. Он не переставая думал о том, что это плохая тактика, что лучше впредь не быть беспомощной ищейкой. Он сказал: «Хорошо, мистер Уоррен. Дайте мне сто долларов и ваш пистолет».
С минуту Уоррен стоял как вкопанный. Потом Луи Парадиз густым басом проорал: «Дай ему пистолет! Посмотрим на действо! Возможно, парень ничего». И Уоррен залез в карман брюк, вынул бумажник и отсчитал сто долларов. Потом он медленно потянулся к поясу и достал пистолет. Приглушенный свет, освещавший девушку на сцене, поблескивал на золотой рукояти. Он положил оба предмета рядом на столе. Дэн Вулф взял пистолет и взвесил его в руке. Молниеносным движением он взвел курок и покрутил барабан, чтобы проверить, заряжен ли пистолет. Потом он резко развернулся, упал на одно колено, выпростал руку и нажал на спусковой крючок. Музыка оборвалась. Повисла напряженная тишина: остатки фальшивого ананаса ударились обо что-то в глубине зала с глухим стуком, девушка закрыла лицо руками и медленно, грациозно, как в «Лебедином озере», опустилась на танцпол, из затемнения выбежал метрдотель. А когда группа вышла из оцепенения и начала обсуждать случившееся, Дэн взял сто долларов и встал под свет прожектора. Он поднял девушку за руку и засунул деньги ей в декольте. «Неплохо мы с тобой сыграли, милая. Не волнуйся. В этом не было ничего опасного. Я целился в верхнюю часть ананаса. А теперь беги и готовься к следующему номеру». Потом он обратился к музыкантам.
– Кто тут старший? Кто организовал выступление?
– Я.
– Как тебя зовут?
– Кинг Тайгер.
– Ну хорошо, Кинг. Слушай меня. Это не фуршет Армии спасения. Друзья мистера Уоррена хотят действо, и чтобы погорячее. Я пришлю вам в гримерку рома, чтобы вы расслабились. Покурите травки, если любите травку. Здесь все свои. Никто на вас не настучит. И верните ту красивую девочку, но наполовину одетой. И скажите ей, чтобы подходила поближе и пела Belly Lick очень разборчиво и грустно. А под конец пусть она и ее подружки устроят стриптиз. Понял? А теперь идите и накуритесь, иначе вечеру конец и никаких чаевых. Окей? Поехали.
– Окей, капитан, – ухмыльнулся Кинг Тайгер. – Мы просто ждали, пока все немного разогреются на празднике. – Он повернулся к шестерке музыкантов. – Сыграйте им Iron Bar, только погорячее. А я пойду подзадорю Фифи и ее подруг. – Ансамбль снова заиграл, а Вулф сел на свое место. Никто не обращал на него внимания. Пятеро мужчин, или даже четверо, потому что Хендрикс весь вечер просидел с безразличным видом, напрягали слух, чтобы расслышать слова песни Iron Bar в версии Фанни Хилл. Четыре девушки, на которых были надеты только белые