него в голове. Однако, по скудоумию, никак не мог подобрать слова. Он говорил о нуониэле, его веточках на голове, полевых цветах и связи между всем этим. Говорил он спешно, сумбурно. Мужики не слушали его, а только смеялись в ответ. Уже подходя к домам, Молнезар махнул на них рукою, потом глянул на нуониэля и пошёл к своей избе. На его пути тут же вырос Воська. Слуга рыцаря заговорил так громко, что даже нуониэль на склоне холма всё услышал.
– Добрый человек, – обратился к селянину Воська, – не ссудишь мне кожаных лоскутков господину на доспех латный?
Молнезар выпучил глаза на Воську, и тому пришлось повторить свою просьбу. Но расстроенный крестьянин и на слугу рыцаря махнул рукою, а затем поспешил прочь.
– Господин нуониэль! – окликнул его Воська. – Собирайтеся сюда наверх: покушаем и – в обратный путь. Сегодня отправляемся домой! Вот глянете, какой у господина Ломпатри зáмок – сразу ахнете!
Он покрутился, не зная, куда ему теперь идти, потому всплеснул руками, выругался и скрылся за избами. Теперь, когда все исчезли, нуониэль заметил, что у крайней избы на завалинке тихо сидит Закич. Вероятно, он уже давно там обосновался и наблюдал за происходящим, не привлекая внимания. Закич, этот грубый и, порой, резкий человек, на самом деле был добрее, чем могло показаться. Его слова звучали обидно, но по лицу Закича любой понял бы, что этот человек способен сострадать, как никто иной. Ведь именно Закич, пуще прочих спутников, старался сохранить нуониэлю жизнь. Когда Воська и Ломпатри просто беспокоились, Закич скакал по Дербенам в поисках синего вереска. Теперь же он сидел и беспристрастно следил за тем, как существо с перебитым горлом швыряют на землю.
Нуониэль подошёл к нему, и некоторое время стоял, глядя в глаза. Тот спокойно разглядывал белый бинт на шее нуониэля.
– Вот такие дела, приятель, – сказал Закич. – Что тут скажешь? Для кого-то зáмок – это тёплый завтрак при свечах, подле тёплого камина, а кому-то и темница с крысами и мокрыми кандалами. Тебе, видать, второе достанется. Не знаю, как там у вас в нуониэльском царстве-государстве, но тут, если у тебя нет родословной или звонкой монеты, то помрёшь тем, кем родился. Коль родился в семье травника – быть тебе тоже травником. Появился на свет в хлеву – будешь коневодом. Ты думаешь, я коневод? Ан вот и нет! Грош цена тому, что пошёл по свету в поисках счастья. Даром потратил молодые годы, а последние медяки ушли на то, чтобы освоить письмо и чтение. Что и говорить: зря три года трудился подмастерьем у чокнутого скотского лекаря. Каликом перехожим не стал. Даже хожалым никто не назовёт. Жрецом тоже не заделался – одного умения читать мало оказалось. Да и врачевать толком не умею. По правде сказать, только тебя, господина нуониэля, я и поставил на ноги. Да и то в толк не возьму, как это вышло. Помереть ты должен был, господин наш. А отчего не помер? Глянь сколько проблем теперь! Иль вы, зверушки, все такие, что сначала – хоть вперёд ногами выноси, а через седмицу будете егозой скакать? Может на вас всё как на собаках заживается? Не знаю я ничего, зверушка ты наш. Только вот нутром чую, что в твоём спасении моей заслуги нет. Да, сумбурно сказал. А ты уж теперь сам думай.
Закич поднялся с завалинки и пошёл к колодцу, где уже стояла запряжённая телега. Перед тем, как исчезнуть за избой, он остановился и снова глянул на нуониэля.
– А с ископытью ты лихо дал! – сказал он с улыбкой. – В миг нашёл! Не видал я такого ещё. Ай да господин нуониэль!
Разговор Ломпатри и Вандегрифа, начавшийся накануне вечером, затянулся чуть ли не до самого утра. Рыцари пили деревенский мёд и вспоминали родные края. Иногда они возвращались к вопросу, касающемуся их нынешнего положения, но каждый раз обсуждение превращалось в томление по близким сердцу холмам, дорогам, лесам и лугам Атарии. Несвежий мёд со дна кувшина казался таким сладким, когда один из рыцарей говорил о родных местах, запавших в душу, а собеседник вспыхивал счастьем оттого, что и сам бывал там и видел эти облака и слышал этот ветер, листающий книги зелёных рощ и плавающий в волнах золотистых нив. А если в этой тёмной горнице покосившегося и давно остывшего от сырости дома всплывало имя, знакомое обоим рыцарям, то пропадала и ночь, и пыльные лавки вдоль стен, и храп Воськи в соседней комнате. Всё вокруг превращалось в небыль – предметы, еле-заметные в свете восковых свечей, расплетались на тонкие белые нити и исчезали в тумане времени, словно воспоминания. И стол, и свечи и сам полночный разговор хоть и происходил наяву, уже был для обоих рыцарей всего лишь воспоминанием о тяжёлых днях невзгод и скитаний.
Вандегриф оказался человеком непростым. Физической силы в нём хватило бы на десятерых, но пресловутой родословной всего ничего. Особых талантов в ратном деле Вандегриф не имел, но его выносливости и способности переносить тяготы жизни позавидовал бы любой рядовой воин. Титул он получил от отца, который родился в семье купца, но, совершив немало подвигов в военных походах, удостоился столь высокого звания за свои деяния. Купечество, считавшееся занятием неблагородным, пришлось бросить. Вандегриф владел крошечным наделом, прибыли от которого хватало только на самое необходимое. Недостаток средств он восполнял связями в высшем обществе. С его бойким нравом и крепким здоровьем, он быстро завоевал любовь рыцарства и стал желанным гостем в множестве благородных домов Атарии. Его везде принимали за доброго малого. Вандегриф, несомненно, стеснялся своего невысокого положения и скудных, по рыцарским меркам, доходов. Поэтому всегда, когда появлялась возможность, он брался за работу, сулившую золото или хорошее отношение приближённых короля. Неистощимое здоровье Вандегрифа не редко служило ему хорошим подспорьем в разных сложных делах. Не всякий гонец помчит коня в холодную, дождливую ночь, доставляя срочное поручение. Не многие рыцари вызовутся охранять караван в далёкую Местифалию по старой дороге, лежащей через густые леса, кишащие разбойниками. И уж конечно найти человека, способного без лишних вопросов отправится на поиски бежавшего преступника не так-то просто. Вандегриф брался за любую работу и всегда получал с этого и золото, и благосклонность заказчика. Однако с делом рыцаря Ломпатри выходило иначе. Смерть – неизбежный спутник жизни рыцаря. Вандегрифу постоянно приходилось сталкиваться с нею. Всё же прямой приказ убить человека он получил впервые. Бывали случаи, когда ему приходилось выполнять не самую чистую работу, но столь жуткого